Иван Данилов - Зимний дождь

В цехе, длинном сарае, всегда пахло сосновой живицей, березой и дубом, и за работой Феде часто мерещилась белая роща, из которой видел он первый восход солнца. Может, эти запахи да видения родного края и задерживали его в мастерской еще на час, на два после того, как все расходились по домам. Феде спешить было некуда, квартировал он у одинокой глухой старухи, с которой не разговоришься, танцам тоже не обучился — так что куда подашься? Оставаясь в одиночестве, он из обрезков дерева мастерил всякие хитрые вещи: лошадок на колесах, автомобили, клоунов, дергающихся на веревочке, — словом, те самые игрушки, о которых мечталось в детстве самому и которых не было.

Теперь, научившись их делать, он радовался и боялся, как бы кто случайно не обнаружил его тайную продукцию, которую он прятал тут же, в мастерской, то под штабелями досок, то в куче опилок. Однажды, сделав особенно красивого коня, с вилючей гривой, с хвостом наотлет, Федя решил взять его на квартиру, поставить в своей комнатке. Завернув игрушку в брезентовый фартук, он шел по улице и уже совсем рядом с бабкиной хатой, у детсада, увидел мальчишку-карапуза, который, уткнувшись носом в забор, рыдал, закрыв кулачонками глаза.

— Ты чего? — Федя взял пацана за плечо и повернул к себе.

Карапуз крутнул головой и опять прилип носом к забору, сопя и взрыдывая.

— Обидел кто, что ли? — спросил Федя. — Так скажи…

Федя не переносил слез, он готов был сделать что угодно, лишь бы человек, будь он маленький или взрослый, перестал плакать. И совсем не потому, что был он таким уж добрым, просто Феде самому становилось плохо, начинала колотить нервная дрожь, если кто-то ревел при нем. В детдоме многие парнишки выманивали у Феди обманными слезами то ломоть хлеба, то конфеты из новогоднего подарка…

— Ну, чего гудишь? — повысил он голос на мальчишку.

— Па-ап-ка обе-е-щал, — давился, сдерживая рыдания, карапуз, — мне-е игруш-шку и не шле-ет…

— А где он? Воюет, что ли?

— Не зна-аю…

— Держи, вот он прислал тебе! — Федя сдернул фартук и протянул коня мальцу.

Несколько мгновений парнишка удивленными глазами глядел на игрушку, не смея к ней прикоснуться, потом рот его расплылся до ушей, и он, прижав к животу деревянного коня, рванул во двор детского сада, заливисто смеясь.

Дня через два у ворот детсада Федю остановила девушка чуть постарше его, лет девятнадцати.

— Простите, — сказала она, заливаясь румянцем. — Это вы дали игрушку… моему сыну?

— Какую игрушку? — удивился он и тоже покраснел.

— Ну, коня… Только у нас…

— Это сын… твой? — растерянно улыбаясь, удивился Федя, глядя на девушку.

— Да, мой, — строго, с вызовом ответила она. — Только заплатить вам за нее я не смогу… Если только месяца через два… — голос помягчел и смутился.

— Ни через два, ни через три! — сердито сказал Федя. — Ты мне ничего не должна, коня я не тебе дарил.

И пошел своей дорогой…

Непонятно, с чего бы это вспомнилось Феде в осеннем просторном дубняке, — сколько лет ведь прошло! Наверно, потому что воздух тут был пропитан древесным запахом, чистым и густым, как в мастерской, где работал молоденьким парнем, которого все звали по имени-отчеству.

Федя тихо шел по лесу, отдыхая душой от утренней, теперь, казалось, беспричинной злости. Вдруг перед собою, на дубу, меж самых верхних макушек-рогатулин он увидел большое птичье гнездо и остановился, вглядываясь в него. Как же не заметил его летом? Ведь сколько раз ходил мимо… С какой-то детской наивной надеждой смотрел он на жилище неведомой птицы, а вдруг и теперь тут живет она и, может, сейчас вылетит. Он даже покачал ствол дерева, несколько сухих веточек обломились и упали к ногам. Гнездо было пустым. И опять что-то нехорошее шевельнулось в душе, вроде досады на себя, — мог ведь, мог бы увидеть эту улетевшую теперь птицу. Федя и себе бы не ответил, зачем ему птица, о чем он жалеет, но было ощущение чего-то потерянного, неузнанного. «Хоть бы теперь сфотографировать это гнездо», — подумал он и опять вспомнил, что аппарат разбит. И загадал с первой же получки купить новую линзу.

В универмаге Федя купил самый дорогой фотоаппарат и каждый выходной отправлялся то на Хопер, то ехал на попутной в поля снимать хлеба, или бродил в сосновой роще за райцентром в поисках хорошего кадра. Через полгода только видами райцентра и близлежащих станиц был забит большой самодельный чемодан. Фотография стала смыслом Фединой жизни.

А началось все просто. Фотография — маленький деревянный домик — стояла почти напротив бондарной, и Евсеич, низенький однорукий старик, частенько заглядывал к бондарям и плотникам подразогнать скуку, порасспрашивать новости, пожаловаться на привередливых клиентов.