Майя Фролова - Современная девочка

Мартыненко молчал. Выкрикнул Рябов:

— Разве не видите — за что? За отвагу! Он мост подорвал! Сам!

— Значит, мост легче подорвать, чем осознать свою вину перед человеком, которого обидел?

Молчание. Рябов осторожно положил медаль перед Мартыненко на парту.

— Иди, Мартыненко, — тихо сказала Регина Чеславовна.

— Куда? — не понял он.

— Сейчас мой урок. Я не хочу, чтоб ты на нем присутствовал. Это мое право.

Мартыненко зажал медаль в кулаке, нахлобучил шапку, подхватил сумку и, гремя сапогами, выбежал из класса.

Ольга Матвеевна ушла из учительской, не слушая уговоров и увещеваний, совсем разбитая, растерянная. Кузьма Иванович пытался ее проводить, но она, еле сдерживая слезы, попросила:

— Если вы хоть чуточку добрый, не ходите…

Она бродила по улицам, не замечая ни холода, ни сырости.

Все-таки, что бы ни вытворяли эти великовозрастные «ученички», никого они не мучают так, как ее. Одни куражатся, а другие молчат, наблюдают, вроде этого умника Сопенко. Для нее они все на одно лицо, никто ей не помог в классе, ни одних добрых, сочувствующих глаз она не видела. Не преподавание, а сражение. Уйти, уехать… А куда? Была счастлива, что помогает маме. Отсылает домой все, что может и не может: сама как-нибудь, лишь бы мама знала, что не ошиблась в своей Оле. А она оказалась слюнтяйкой, девчонкой перед этим разнузданным классом. Кто ее закрыл в туалете, она не знала. Ревела от унижения и безвыходности.

Стемнело. Огней на улице мало — у кинотеатра да вокруг ратуши. Тротуары освещены отблесками магазинных витрин, окон жилых домов.

Ольга Матвеевна жила в пристройке, в школьном дворе, с учительницей младших классов. Не хотелось расспросов и сочувствия, и Ольга Матвеевна бродила вокруг школы, пока не погасли последние огни. Во флигельке тоже выключили верхний свет, осталось слабое мерцание от тусклой настольной лампочки. Значит, ее соседка легла, оставив этот огонек: они боялись крыс, расплодившихся в городе во время оккупации.

Когда она подошла к калитке, откуда-то из-за деревьев, плотно окружающих школу, так что даже в солнечную жаркую погоду там было темновато и прохладно, выскользнула мужская фигура и загородила проход. Ну вот, теперь ее еще прибьют или придумают похуже гадость. Но кричать она не будет, больше они не увидят ее страха и беспомощности. И она решительно шагнула к калитке.

Фигура отшатнулась, проход был свободен, и Ольга Матвеевна прошла во двор, ожидая удара в спину. Но сзади торопливый просящий голос:

— Ольга Матвеевна! Подождите!

— Леня? Леня Мартыненко? — не верила Ольга Матвеевна, чувствуя великое облегчение.

— А вы не испугались, — тоже удивленно сказал Леня.

— Почему я должна тебя бояться?

— Не меня, конечно, а вообще вы же всего боитесь, всяких пустяков… Мышей, лягушек…

У Ольги Матвеевны запылали уши.

— Господи, да не лягушек я боюсь, а вас, бесчеловечных! — отчаянно вырвалось у нее. Тут же она пожалела об этом. И когда она научится сдерживаться, не показывать своих чувств ученикам? А собственно, почему не показывать? Ведь так естественно, что она испугалась тогда лягушки. Любой бы испугался на ее месте — от неожиданности.

Ольга Матвеевна спросила официальным, «учительским», как она представляла, тоном:

— Так что тебе надо, Мартыненко?

— Это я закрыл вас в туалете…

Обида с прежней силой придавила Ольгу Матвеевну.

— Иди, Мартыненко, мне нечего тебе сказать.

— Ольга Матвеевна! — заторопился Леня. — Я не потому пришел, что боюсь кого-то или чего-то… Вы ходили по городу, думали, плакали… Я видел. Я тоже ходил, тоже думал… Мне стыдно. Евгения Славовна права: это подлость. А я воевал. И у меня есть медаль. Какие люди были рядом!.. Если бы они узнали… Стыдно!

Леня с силой хлопнул полевой сумкой по забору, и Ольга Матвеевна подумала, что он, как и она, замерз и проголодался. Видно, еще и дома не был.

— Ладно, Леня, иди. Мне тяжело не только из-за этого случая. Наверное, не могу я быть учительницей, не тот характер…

— А вы не отступайте, Ольга Матвеевна, не уходите из школы. Научитесь еще!

— Ты так считаешь?

— Конечно! Самое последнее дело — отступать. Вы же теперь как обстрелянный боец, вам теперь должно быть все не страшно.

— Хорошо, Леня, я ведь еще не решила, я еще подумаю…

На следующий день, войдя в класс, Регина Чеславовна сразу потянулась взглядом к парте, где сидел Мартыненко, и встретилась с его глазами. Расспрашивать ни о чем не стала: раз человек так смотрит, значит, вопрос для его совести решен. Ольга Матвеевна пришла сегодня в школу тоже какая-то новая, повеселевшая. И ничего не говорила о том, что уйдет, на уроки пошла бодрая, даже Пиню вытащила из директорского кабинета и отнесла в биологический.