Майя Фролова: Современная девочка. Алюн

Очень тихо. В глазах уже не простое любопытство, а тревога.

Лицо Лени Мартыненко бледнеет, потом начинает краснеть, от шеи, пятнами. Он встает и, хотя лицо его пылает, смотрит на учительницу открытым и, как ей кажется, честным взглядом.

— Я! — Раскаяния в голосе нет.

— Почему?

— Потому что она… — Он колеблется, но все же произносит: — Дура, и я ее не люблю.

— Объясни, пожалуйста.

— Разве это учительница? Мышей боится, лягушек боится, глаза вечно на мокром месте!

Регина Чеславовна еще не успела со всеми познакомиться ближе. В этом ученике ничего примечательного, только вот одежда необычная — пригнанная по росту солдатская форма. Да мало ли кто как одевается — значит, другой одежды нет. Смотрит всегда хмуровато, немного набычившись. Как будто дружит с Рябовым и в то же время не во всем подчиняется ему, сам по себе.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать…

— Значит, тебе доступно понимание, например, таких вещей: молодая учительница, еще не закончившая институт переводится на заочное отделение и добровольно, так как учителей не хватает, по призыву комсомола, едет в Западную Украину, где трудностей достаточно и помимо плохих учеников. Уехала из родного города, от мамы, в себе не уверена, наверное, даже голодает… Приходит в класс с трепетом, с желанием быть хорошей учительницей, а тут… каким свинством вы все-таки занимаетесь! — Это невольное восклицание было адресовано всему классу, который начинал понимать, что Мартыненко обидел Ольгу Матвеевну. Только-то и всего! Обижать Ольгу Матвеевну стало игрой, забавой — будто девчонку дразнить. Но что там натворил Леня? Почему так «выступает» Евгения Славовна?

— Сегодня, Мартыненко, ты унизил человеческое достоинство, просто так, чтоб позабавиться. Ольга Матвеевна хочет уйти из школы, уехать из города, но и в любой другой школе ей теперь трудно поверить в себя. Не знаю, изменит ли это ее состояние, но хотя бы для того, чтоб уважать себя, прежде всего ты должен перед нею извиниться…

Мартыненко отвел глаза и опустил голову. Поза весьма красноречивая — извиняться не будет.

— А вы знаете, Евгения Славовна, кто такой Мартыненко? — спросил Рябов. — Он — сын полка, у него медаль.

— До сих пор о сыне полка у меня было другое представление.

— Леня, покажь! — шепнул кто-то на весь класс.

Он мотнул головой — нет.

— Пусть видит!

Рябов перегнулся с задней парты, вытащил полевую сумку, в которой Мартыненко носил учебники, достал из маленького отделения что-то завернутое в лощеную бумагу.

— Вот! — Рябов держал медаль двумя пальцами, поворачивая то к Регине Чеславовне, то к классу.

«За отвагу», — прочитала Регина Чеславовна.

— За что ты получил медаль, Леня? — Что-то в ее голосе дрогнуло. Какая война!.. Даже дети втянуты в схватку. И ее опять захлестнула боль за всех и за одного, единственного, — сына…

Мартыненко молчал. Выкрикнул Рябов:

— Разве не видите — за что? За отвагу! Он мост подорвал! Сам!

— Значит, мост легче подорвать, чем осознать свою вину перед человеком, которого обидел?

Молчание. Рябов осторожно положил медаль перед Мартыненко на парту.

— Иди, Мартыненко, — тихо сказала Регина Чеславовна.

— Куда? — не понял он.

— Сейчас мой урок. Я не хочу, чтоб ты на нем присутствовал. Это мое право.

Мартыненко зажал медаль в кулаке, нахлобучил шапку, подхватил сумку и, гремя сапогами, выбежал из класса.

Ольга Матвеевна ушла из учительской, не слушая уговоров и увещеваний, совсем разбитая, растерянная. Кузьма Иванович пытался ее проводить, но она, еле сдерживая слезы, попросила:

— Если вы хоть чуточку добрый, не ходите…

Она бродила по улицам, не замечая ни холода, ни сырости.

Все-таки, что бы ни вытворяли эти великовозрастные «ученички», никого они не мучают так, как ее. Одни куражатся, а другие молчат, наблюдают, вроде этого умника Сопенко. Для нее они все на одно лицо, никто ей не помог в классе, ни одних добрых, сочувствующих глаз она не видела. Не преподавание, а сражение. Уйти, уехать… А куда? Была счастлива, что помогает маме. Отсылает домой все, что может и не может: сама как-нибудь, лишь бы мама знала, что не ошиблась в своей Оле. А она оказалась слюнтяйкой, девчонкой перед этим разнузданным классом. Кто ее закрыл в туалете, она не знала. Ревела от унижения и безвыходности.

Стемнело. Огней на улице мало — у кинотеатра да вокруг ратуши. Тротуары освещены отблесками магазинных витрин, окон жилых домов.