Иван Коробейников - Голубая Елань

Уснуть Стянька не могла. В горнице стояла невыносимая духота. Стянька открыла створку.

Под редкими порывами ветерка легко вздрагивали темные кусты, но в горнице было все так же глухо и тоскливо. Забрезжил рассвет. Игравшие всю ночь зарницы поблекли. В кустах завозилась птичка, задорно зацинькала и вдруг оборвала, будто испуганная неожиданной догадкой: «А не рано ли?». И в самом деле, вдруг снова быстро начало темнеть. Кусты залепетали. Ветер забежал в горницу. Хлопнула створка. Стянька глянула в окно и увидела, как на востоке из-за домов поднимается черная туча, завивая края и гася бледные предрассветные звезды. Ветер приклонял кусты. Молнии хлестали вкривь и вкось. Гром раскатами то наплывал, то уходил в жуткой темноте, следующей за багряно-сизыми вспышками молнии.

— Господи исусе, — суетилась разбуженная грозой Пелагея. — Вьюшку, Стянька, закрой. Вьюшку!

Не успела Стянька закрыть трубу, как после особенно ослепительной молнии где-то, почти над самой крышей, ударило коротко, как выстрел. И в наступившей затем тревожной тишине Стянька услышала, как совсем близко, стеной идет упругий дождь. Через минуту он вступил в сад, ровный и щедрый. Запахло смоченной землей.

Теперь сверкало и гремело где-то в стороне. Пелагея возилась у печи. А Стяньке вставать не хотелось: все равно теперь рано к отцу не уйти.

Под ровный шелест дождя она задремала. Разбудил скрип ворот. Стянька прыгнула к окну и обомлела.

На двор въезжал отец.

«Проспала! — была первая мысль. — Что теперь будет?». Но вспомнила, что был дождь, и успокоилась: «Сыро пахать».

Мать вышла во двор. Что-то спросила. Ответ отца был краток и непонятен, но голос его Стяньке показался особенным.

«Сердитый, — решила она. — Ну, попадет. И чего мама не разбудила!».

Накинув юбку, Стянька выскочила на крыльцо. В глаза ударило солнце.

— Отпахались, дочка, — у Степана криво топорщились мокрые усы, а руки, которые он не знал куда девать, казались еще длиннее.

— Ой! Што так, тятенька?

— Гнедко заболел…

То, что лошадь перемогается, можно было заметить, когда Степан, поднявшись до света, водил коней поить на «копанец», в Спирино болото. Гнедко пить не стал.

— А, тебе еще вода не по вкусу, — вспылил Степан и, — что с ним было редко, — выругался.

— Губа толще — брюхо тоньше. Айда так, — повернул он вторую лошадь, на которой сидел, и, натягивая повод, поехал к стану.

Не успел запрячь — налетел ветер. Забрызгал редкий дождь, но скоро перестал. Степан принялся за работу. Первое время кони шли дружно, но скоро Гнедко стал останавливаться. Степан подбодрил его кнутом. Конь пошел, но дышал часто, с храпом.

Выглянуло солнце. От коней пошел розовый парок. Скоро буланая кобылка просохла, а Гнедко как будто еще больше смок. На крупе около шлеи появилась желтая пена. Степана от страшной догадки бросило в жар. Оставив плуг и все лишнее на становье, он запряг кобылку в телегу, привязал Гнедка сзади и поехал домой.

— Чего, мать, делать будем? — с острой жалостью глядя на больную лошадь, спросил Степан.

— Антипу надо звать, — ответила Пелагея, — он не поможет, кто поможет?

— Это верно. Придется, — согласился Степан и, не заходя в дом, пошел к коновалу Антипе.

Антипа Седельников родом был из соседней деревни Пни. Парнишкой, живя в батраках, он пустил в «беги» бойкого хозяйского Орлика и сломал ему ногу. Боясь расплаты, Антипа бежал и вернулся только через пятнадцать лет. Видать, поломала его нелегкая жизнь. И по документам это был уже не Антипа Седельников, а Антипа Хромых. В Застойном его приняла в дом засидевшаяся в девках Любава Фролова, и, накопив кучу ребят, имел он крытую дерном избу да старую, с кривыми ногами после опоя, лошаденку.

После долгого осмотра Антипа потрогал овчинную шапку, с которой не расставался ни зимой, ни летом, и твердо заявил:

— Кровь спущать надо.

— Тебе виднее, — покорно согласился Степан. — Шайку принести?

— Принеси ковш.

Степан послал Пелагею за ковшом. Солнце поднялось уже высоко, через крышу освещая двор. Над коньком кровли струился пар.

Антипа извлек из сыромятного мешочка, подвешенного у пояса, небольшое долотце, которое он сам заточил из обушка старой косы, и стал прощупывать у Гнедка «становую жилу».

Лошадь помялась на месте. Степан, будто это у него прощупывали жилу, тоже переступил. Между тем Пелагея принесла большой банный ковш.

— Стань сюды, — строго сказал Антипа.

Степан повиновался. Стянька видела, как он, костистый и высокий, с надеждой и детской доверчивостью смотрел на большие жилистые руки Антипы. Острая жалость пронзила ее сердце.