Евгений Гущин - Правая сторона

Потом, когда прошло оцепенение, вынул из кармана конверт. В нем лежала бумажка — распоряжение Глухова. Директор писал, что вся Сельга с протоками стала заповедной, и предлагал Клубкову за неделю покинуть Черный мыс. «Если в течение недели, — писал директор, — вы не освободите Щучий, будете выселены принудительно».

Вот куда он плыл, к Клубкову, на Щучий. Выселять, вернее, пока только уведомить хозяина. Сказать, чтобы собирался. А потом мужики приедут и помогут погрузить барахло на катер. И тут же подумал, что хотя и не место Александру Тихоновичу в заповеднике, но все же неловко, совестно будет смотреть в глаза Клубкову. Неловко и совестно. Куда же его на зиму выгонять? Да и нет такого закона, чтобы выселять человека осенью. Не иначе как Глухов решил сделать это на свой страх и риск. Выселю, мол, а там разбирайся, жалуйся, зато покажу свою власть и силу.

— Вот так, Александр Тихонович… — задумчиво проговорил Артем и остро почувствовал, как не хватает ему сейчас Ивана, с которым можно и посоветоваться, и вообще поговорить откровенно, ничего в себе не тая. Уж Иван-то знал бы, как поступить в этой неловкой ситуации.

Как же вести себя с Клубковым? Что сказать ему? Передать распоряжение из рук в руки — и назад? Меня, мол, остальное не касается, мне дали бумажку, я ее и привез…

В памяти встали прищуренные глаза лесничего: «Ты заметил, что после северянки на берегу много мелкой рыбешки? Она жмется к берегу, и ее разбивает о камни…»

Артем зажмурился, как от боли. Советчиков рядом нет. Тут надо решать самому, решать, как подскажет сердце, чтобы потом не было стыдно и горько. Это ох как трудно — решать самому, но ведь вся жизнь еще впереди, будут вопросы и посложнее.

Да, он передаст Клубкову бумагу, но честно скажет, что тот, при желании, сможет отстоять свое право жить здесь до весны. Вот, мол, как получается: всю жизнь ты, Александр Тихонович, шел против закона, а теперь закон тебя защитит. А весной… Тут уж никакой зацепки не будет. Можешь уехать в Ключи, устроиться где-нибудь сторожем или еще кем. А захочешь остаться в заповеднике — найдется и здесь работа. Если, конечно, поймешь, что пора тебе начинать другую жизнь.

Усмехнулся своим мыслям: складно получается, но как Дмитрий Иванович на это посмотрит? Накричит, выгонит из кабинета? В последнее время стал раздражительный. Не возьмет Клубкова в заповедник. Из принципа не возьмет.

Он представил, как заходит в кабинет к директору, и заранее робел, и ладони становились противно липкими. Уничтожающий, презрительный взгляд Глухова. Тяжелый будет разговор, тяжелый, неприятный, от него заранее язык костенеет, а надо. Иначе — лучше и не жить.

— Надо! — повторил он вслух и смутился: мог услышать моторист. Но Ларион не услышал. Ему не до этого было — лавировал на встречной волне.

И от принятого решения Артему как будто даже легче стало, захотелось поскорее приплыть на Щучий, скорым шагом подняться к знакомому уже дому. И как бы его Александр Тихонович ни встретил, но глядеть на него он, Артем, будет прямо и смело, не опуская глаз, потому что он, Артем, с правой стороны, за его спиной Иван, Матвей, Анисим и другие люди, охраняющие заповедник…

Волна разыгрывалась при ясном небе. Ледяные брызги летели на палубу, хлестали в лицо. Ветер надувал штормовку, и по телу прокатывался озноб. Ларион уже давно манил Артема в рубку, но он не шел в тепло и безветрие. Ему казалось, что здесь, на ветру, под обжигающими брызгами осеннего озера, его уверенность в себе только окрепнет.

Береза совсем пожелтела, уже по краям краснотой стало трогать ее лист. Лист был сух, неподвижен и тонок, — казалось, осеннее золоченое небо просвечивало сквозь него.

Это Александр Тихонович заметил только теперь, когда устало отложил на бревно нож и расколотую чурку, из которой выстругивал наплывы для сети, когда разогнул спину и посмотрел наверх. Он чуточку удивился: каждое утро, выходя из дому, видел дерево и не замечал, как оно желтеет.

Он смотрел на березу, листья которой держались еще крепко, и думал, что однажды увидит, что ветви голы, непривычно пусты. Так и с человеком. День за днем, год за годом делает свою работу и однажды удивится старости, как неожиданности. Разве не знал Александр Тихонович, что годы к закату идут? Знал, да только по-настоящему понял, когда полз еще по живой траве, волоча покалеченную ногу.

Клубков усмехнулся своим мыслям, взял нож и чурку. Воздух был горьковат, прохладен, но солнышко еще припекало и можно работать в рубахе, без телогрейки.