Владимир Домашевич - Студенты последнего курса

— Гриша! Очнись! — слышится голос. Это Галя. Она стоит возле скамейки.

Русинович какое-то время непонимающе смотрит на нее, потом нехотя встает и берет ее под руку. Она выдер­гивает руку.

— Не надо, прошу тебя. Тут столько народу...

— Вдруг кто увидит... Правда? — поддевает ее Руси­нович.— Будут смеяться, донесут ректору, что его студен­ты разрешают себе такие вольности...

— Ты не остроумен. Поэтому с тобой порою бывает скучно...

— Спасибо за откровенность... Но что делать? Курсов таких пока что нет, и я не знаю, как быть дальше.

— Курсы не помогут, остроумным надо родиться.

— Это так. Но ведь живут на земле и молчуны. И по­следних больше. Куда им деваться?

— Куда хотят. Но я таких не люблю. Мне нравятся люди вроде артиста Алейникова... Ну, еще как Марк Бер­нес или Крючков.

Русинович помолчал, потом сказал сквозь зубы:

— А меня интересует совсем обратное смеху.

— Что именно?

— Плач.

— Вот как? — удивилась Галя.

Подошел трамвай. Народу было много, они едва втис­нулись. Течение вынесло их вперед, они стали у выхода, держась за поручни. Руки их соприкасались, и Галя все время отодвигала свою руку, а Русинович нарочно придви­гал свою. Галя тогда сердито сверкала на него глазами, шутливо била его по руке.

Наконец они вышли из трамвая, молча двинулись че­рез старое запущенное кладбище к озеру.

— Ты видела инвалидов в скверике у вокзала? — спро­сил Русинович, осторожно беря Галю под руку,

— Ай, лучше не надо об этом...

— Почему?

— Потерянные люди!

Русинович не согласился с ней, но не хотел сейчас спорить. Он немного помолчал, однако не смог переклю­читься на другое.

— Напрасно ты так считаешь,— будто, споря уже не с Галей, а с самим собой, заговорил Русинович.— Ты внаешь, на нашем факультете учится парень, у которого нет ноги и обеих рук. Но если бы ты видела, какой он чистый, опрятный,— не верится, что калека. И все умеет делать сам...

— Не верю я в такое чудо,— стояла на своем Галя.

— Какое же тут чудо, если это так и есть?

Они перешли плотину, направляясь к лодочной стан­ции. Пришлось выстоять длинную очередь — в погожие дни лодки нарасхват. Галя начала нервничать.

Солнце жгло неимоверно, и вода манила к себе про­хладой, а тут надо было стоять в очереди. Наконец Ру­синович отдал свой паспорт, получил квитанцию и пошел брать лодку, а к ней и весла.

Они вошли в лодку. Русинович оттолкнул ее от при­стани, вывел на свободное место.

— Ты веришь в приметы? Гляди, чертова дюжина.

— Я и не заметила,— равнодушно сказала девушка, однако наклонилась и посмотрела на борт, где красовались цифры.— Думаю, шторма не будет и нам ничего не угро­жает?

— Кто внает... Буря бывает и в стакане воды,— задумчиво ответил Русинович.

— А ты боишься?

— Той, что в стакане, не боюсь, но не люблю. Давай лучше загорать,— предложил Русинович.

В ярко-красном купальнике Галя стала еще привлека­тельнее. Руки у нее были полные, гладкие, кожа нежная, под купальником вызывающе торчали острые груди.

— Этот купальник тебе к лицу.

— Что ж, это приятно. Буду в нем чаще... ходить...

— Я не против, но нас оштрафуют...

— Расплачиваться будешь ты!

Галя сидела напротив него, на корме, смотрела по сто­ронам, щурила темно-серые глаза, будто кого-то искала. Это занятие ей скоро, видно, надоело, и она сказала Русиновичу:

— Дай я сяду на весла. У тебя они не так ходят.

Они поменялись местами, лодка качнулась, Галя вскрикнула. Русинович успокоил ее:

— Не бойся, тут мелко.

Веслами она работала хорошо, то пружинисто выпрям­ляясь, то подаваясь назад, посылая весла вперед; лицо раскраснелось, волосы падали на глаза, и она откидывала их резким взмахом головы.

— Ты гребешь, как рыбачка,— похвалил ее Русипович.

— А что, я и есть рыбачка... Выросла на Соже, когда-то с отцом любила рыбу ловить...

— А я рос вдали от воды. Потому и плаваю, как топор. А ты как? Перемахнешь наше озеро?

Галя посмотрела на левый берег, потом на правый.

— Если бы сказали, что на том берегу меня ждет счастье, переплыла б...

— Какое счастье?

— Счастье у каждого свое...

Лодку закачало на волнах: мимо величественно про­плыла, как «Летучий голландец», яхта под голубым кли­ном паруса. Галя сложила весла, лицо ее стало мечтатель­ным, красивым. Она продекламировала:

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом,

Что ищет он в стране далекой,

Что кинул он в краю родном?

И чем-то таким необычным повеяло от этих знакомых слов на Русиновича, что ему вдруг захотелось удивить де­вушку каким-небудь неслыханным подвигом, нарушить привычное течение времени, чуть заметное, как вода в этом почти стоячем искусственном озере, сделать что-то такое, чтобы Галя сказала: «Ты — мой единственный, мой любимый, ты самый смелый, самый лучший, самый... самый...»