Владимир Домашевич - Студенты последнего курса

— Может, и так... Но возьми их себе эпиграфом,

— Это большая честь для каждого...

Антонович остался на кухне — смотреть, чтобы суп не выкипел.

Русинович вернулся в комнату. Рак приподнял кон­спект, как рыцарь забрало, сказал:

— Старик, тебя тут искала одна личность, Такая не­высокая, русая.

Русинович присел на свою кровать.

— А не сказала, зачем я ей нужен?

— Мне не сказала. Думаю, что скажет тебе... Гляди, Старик, гляди. Достукаешься.— И Рак погрозил ему пальцем.— Мало того, что сам на свидания бегаешь...

Русинович не успел ответить. В комнату влетел Анто­нович.

— Подготовьте стол, лежебоки! — крикнул он и тут же исчез.

Русинович нехотя встал, снял скатерть со стола, за­стелил его газетой, а в центре положил толстую книгу в сером переплете, которая всегда служила подставкой для кастрюли.

Вскоре в комнату важно вошел Антонович, неся на вытянутых руках полную кастрюлю приятно пахнущего супа.

— Играйте туш,— сказал он и, кряхтя, поставил ка­стрюлю на стол.

— Не туш, а марш сами кишки играют. Разве не слышно? — в тон ему ответил Русинович.

Рак молча встал с кровати, кисло усмехнулся,

— Вот не думал, что в тебе живет такой Гаргантюа. Я считал, что ты одним духом можешь жить! — уколол его Антонович.

— А помнишь «Кола Брюньона»? Тело пусто — дух расстроен, а поел — и дух спокоен, Как это звучит по-французски?

— Погоди, сейчас, сейчас. Только, может, не так будет складно, как у Роллана.

— Я знаю, ты начнешь импровизировать. От Роллана ничего не останется...

Дверь с грохотом открылась, и на пороге выросли Ярошка и Малец.

— Это мы! — выкрикнул веселый Ярошка.— Вы не рады? А мы очень! Правда, Пехота? — Но Малец поче­му-то не разделял Ярошкиной радости.— Только вышли из читалки — чую, грибным супом пахнет. Так Малец со всех четырех кинулся к общежитию, я едва догнал его и всю дорогу держал за воротник. Проголодался, бедный, прет без оглядки. Людей с ног сбивает...

— Перестань,— отвернулся Малец и сел за стол.— Тебе все шуточки на уме. Провалишь экзамен, так тебе батька-председатель пришлет и денег и сала, а мне лучше сквозь землю провалиться, чем остаться без стипендии. Знаешь ведь, за тройку не платят.

— Не горюй, прокормим и тебя,— успокоил его Ярош­ка, вынимая из тумбочки миску.— Наливай с краями,— оказал он Антоновичу. — Помнишь, как Старика полгода кормили...

Русинович опустил голову, покраснел. Кто-кто, а он никогда не забудет третий курс, когда у него был такой кризис — душевный и материальный. Его сестру — она работала в сельском магазине — судили за растрату, дали пять лет с полной компенсацией. И ему тоже «повезло» — завалил иностранный язык. Если б не друзья, неизвестно, что бы тогда было с ним. Мысли у него были самые чер­ные, да и нервы начинали сдавать... Русинович решил: все, что товарищи сделали для него, он когда-нибудь во сто крат возместит добрым людям, будет всегда помогать тем, кто нуждается, никогда не бросит человека в беде и не останется глухим к чужой просьбе.

— Пекторалис, думай, что говоришь,— осадил Малец Ярошку.— Помогать человеку тоже надо умеючи. Во всем нужен такт, а его у тебя сроду не было. Ты думаешь, что у всех такая твердая шкура, как у тебя?.. Помнишь анек­дот: одолжил богатый человек бедняку костюм на свадьбу. Как раз в разгар свадьбы, когда собирались уже делить каравай, подходит к жениху дядька и громко, чтоб все слышали, говорит: «Гляди, а ты не хотел занимать ко­стюм, боялся, что будет велик, а он как на тебя сшит»» Так и ты, пехота...

Лицо Ярошки стало еще более землистым.

— Сравнил! Что я такого сказал? Я ж не раскрыл никакого секрета. Чем я обидел Старика?

— Да нет, я не обижаюсь, перестань, Малец,— загово­рил Русинович.— Факт остается фактом. А если насчет того, что глубже оседает в памяти — хорошее или пло­хое,— то это как у кого...

Наступила неловкая пауза. Ярошка все же понял, что обидел Русиновича неосторожным словом, но у него не было привычки признавать свои ошибки. Крестьянское упрямство в нем сидело глубоко.

Он разозлился:

— Бросьте говорить притчами, не надо этих аллего­рий, Эзопова языка. Я люблю с места в карьер. Что ду­маешь, то и говори... Если еще поживу с вами, стану ходя­чей добродетелью, героем нашего времени.

— Ты герой, но не нашего времени.— Малец уже управился с супом и пил чай.— Про тебя писали сто лет назад, а больше не будут. Правда, ты там под видом немца Пекторалиса, по прозвищу Железная Воля, но кто знает, кем были твои предки? Может, и немцами — очень уж в тебе много педантизма...