Владимир Домашевич - Студенты последнего курса

Малец стал знакомить Русиновича с девушками. И одна и другая, подав ему руку и назвав себя, поспешно добавили: «Очень рада». Русиновича удивило проворство Мальца: когда он успел найти этих девушек? И где встре­тился с Ромашкой? Русинович знал, что в их комнате на Немиге Ромашка не появлялся давно. К тому же человек он был замкнутый, неразговорчивый, не любил шумных сборищ, а случайных знакомств — тем более.

Русинович, уже успокоившись, пошел с товарищами, время от времени поглядывая на девушку, которая была немного повыше ростом и шла под руку с Мальцем.

Девушка была довольно приятной, стройной, с весну­шчатым носиком. На ее тонких подвижных губах время от времени блуждала сдержанная улыбка,— казалось, девуш­ке что-то мешает, что-то не позволяет рассмеяться от всей души. И это больше всего привлекало в ней, хотя в ее внешности ничего кричащего не было, и в такой толпе ее просто не заметил бы.

Разговор вели, можно сказать, на вечную для студен­тов тему: кто больше нужен на земле — филологи, мате­матики или биологи, так как выяснилось, что девушки учатся на втором курсе биофака, Малец и Русинович были филологи, Ромашка — математик.

Девушки дружно доказывали, что мир без филологов обойдется, без математиков тоже не пропадет, а без биологов сразу погибнет. Даже молчаливый математик Ро­машка не удержался, чтоб не сказать несколько слов в защиту точных наук, без которых, как он отметил, нельзя представить себе никакого существования на Зем­ле. Но он дипломатично не затронул биологии, поставив рядом с величественным зданием биологических наук не менее привлекательный математический парфенон, давая этим понять, что каждый трезвый человек сможет сам от­личить, что важнее.

«Гимн» филологии пропел Малец. Русинович только изредка вставлял слово, полностью доверившись красно­речию старшего товарища.

Малец говорил, не переставая взмахивать правой рукой:

— А я вам скажу, уважаемые диспутанты, что фило­логия — мать всех наук, что человек тогда стал филоло­гом, когда впервые сказал «а», так что наша наука самая древняя. Без нее нельзя развивать ни математики, ни вашего природоведения, так как первоэлементом всякой науки является речь. Без речи вообще нельзя жить. Или вы думаете, что можно? Давайте сделаем так: не дадим вот этим людям час говорить, и вы увидите, что получится.

— Тебе не дай говорить пять минут — и у тебя под­скочит давление до пяти атмосфер,— вставил Ромашка.

— Совершенно верно, но хочу еще сказать... Вот... Пе­хота! Не хочу вас обижать... Хоть наша наука и alma mater всех наук, в том числе и ваших, должен признать, что ваши науки имеют полное право жить на этой грешной земле, так как людей много, и все они не могут в силу обстоятельств или по своим склонностям заниматься одной филологией. Потому те, кому это, как говорят медики, противопоказано, идут в математику, биологию или какую-нибудь другую науку, и мы уже не знаем, какую пользу они там приносят, но что они не стали филолога­ми, от этого польза огромная...

Малец замолчал и сделал испуганное выражение лица, будто по меньшей мере ждал хорошего подзатыльника за такие слова. Все засмеялись. Малец покрутил головой, окинул всех взглядом и захохотал громче всех.

Не смеялась только девушка, что шла между Мальцем и Русиновичем. Она вдруг вырвалась вперед, обернулась лицом к парням и звонко сказала:

— Стойте!

Парни остановились. Вмиг иа тротуаре образовалась пробка.

— Галка, не становись на дороге! — Девушка в коричневом пальто подбежала к Гале, обняла ее.— Нас тут растопчут.

— Пускай топчут! — сердито ответила Галя.— Но я не сойду с места, пока этот студиозус не попросит у нас про­щения.

Видно, все подумали, что это не очень удачная шутка, а Русинович даже удивился — какая принципиальная!

Малец не знал, что делать: каяться в грехах, всерьез просить прощения или отделываться шутками?

— Пусть это сделает за меня мой младший брат Русинович, — пропел на манер молитвы Малец и, повернув­шись, указал в сторону Русиновича.

_ Это нечестно,— вмешался Ромашка.— Не вали с больной головы на здоровую, отвечай за себя сам.

— За себя я готов отвечать,— сказал Малец, держа руку на сердце,— но за свой язык — боже сохрани! Если б я за него отвечал, меня давно не было бы на свете.

— Так вырви грешный свой язык! Пусть он тебя не искушает,— посоветовал Ромашка стихами.

— Тогда он не будет Мальцем,— вмешался Русинович и обратился к Гале: — Неужели вы хотите, чтобы наш Малец перестал быть Мальцем? Он умел говорить без переводчика даже с немцами, а вот с девушками не на­учился. Простите его!