Олег Стрижак - Долгая навигация

Он удивил команду щегольством длинной, отлично сшитой шинели и лаконичным заявлением, суть которого излагалась в двух словах: до него, капитана третьего ранга Назарова, здесь был полный развал, а теперь будет полный порядок.

Труден новый командир — особенно если с прежним расставались с большой неохотой. Трудно старпому, который имел свои виды на эту должность, трудно команде, привыкшей к одной руке. И очень обидно за развал, когда кончаются ремонт и зимовка во льду и всем ясно, что до тепла, до июня ни краски, ни робы новой не видать. Труден новый командир — особенно если для данного звания и должности на малом корабле возраст его великоват… Нет на всем флоте одинаковых двух кораблей, на каждом — свой дух, устоявшийся быт, свои мелочи, вросшие в жизнь корабля, как мачта на паруснике врастает до киля. И мелочи на «полста третьем» Назарова заметно утомляли. Матроса не касаются дела офицерского отсека, дела кают-компании, но командир всегда на виду, и за ним с безжалостным любопытством следят десятки глаз. Многим Назаров нравился, он был интересен. После первых выходов в море признали твердо: моряк! Однако на «полста третьем» не было еще командира, который разгуливал бы по палубе без фуражки, часами свистал в каюте и называл бы шлюпки дровами.

— …Шлюпка, — проворчал Назаров. Кивнул на обтянутое белым полотняным чехлом кресло: — Садись.

Шурка сложил берет и спрятал в нагрудный карман голландки. Убедился, быстро глянув в зеркало: пробор достаточно чист, — за остальное волноваться нечего: роба и воротник свежевыглажены, полосатая майка туго лежит на груди и яловые прогары блестят как хромовые.

— …Ну, так?

— Несработанная команда.

— Кто подбирал?

— Мичман Раевский.

— Тренируйтесь. В свободное время. Неделя осталась?

— Нам бы сработаться. На нервах пойдем.

— Нервы, нервы… Не верю я, Дунай, в нервы.

— А я верю. На одиннадцать кабельтовых — хватит.

— Один-надцать ка-бельтовых… Веришь так веришь. Все? Что еще?

— Весла. Есть восемь сосновых весел. Надо их облегчать: стачивать вальки и утоньшать лопасти. И гнуть.

— Дозволено? — без особого интереса спросил Назаров.

— Правилами оговариваются длина весла, длина и ширина лопасти.

Назаров закурил. Бросил спичку, длинно, вкусно затянулся…

— До приезда Раевского весла не трогать.

Сладко хотелось курить.

Отраженные ленивой водой, по подволоку каюты струились солнечные блики. Уже зарождалась в безветренном воздухе истома июльского полдня. Открытые портики расточали солнечный блеск и свежую синеву, и совсем незнакомой, свежей виделась в этом золотистом блеске тщательно вымытая поутру радистом Зеленовым каюта, ее опрятные, чистые полотняные чехлы, синие портьеры, огромное зеркало и старый, орехового дерева письменный стол с зеленым сукном, накрытым листом зеркального стекла; и сидевший за этим столом красивый капитан третьего ранга — с волнистой укладкой темных волос, с легким загаром на щеках, в кремовой тонкой рубашке с распахнутым воротом и в кремовых шелковых погонах с черными продольными полосами и потускневшими звездами, с зажженной длинной сигаретой в небрежно положенной на стол руке — как бы являл собой убедительное подтверждение всей прелести и покоя налаженной флотской службы.

— …Весла! Шлюпка! Ты, Дунай, взрослый парень, а ведешь себя… Хоть делается-то как, знаешь?

— Знаю.

— Добро…

— Разрешите идти? — поднялся и вытянулся Шурка, и малознакомый ему старшина в голубой от частых стирок и хорошо выглаженной робе с темными галунами на плечах вытянулся напряженно в клубящемся блеске зеркала.

— Стой. — Назаров откинулся в кресле и, необыкновенно внимательно глядя на Шурку, медленно сказал: — За каждое весло ответишь мне лично.

Пообедав и поспав положенные два часа, собрались в торпедной мастерской. На рабочем столе вдоль борта лежали длинные белые весла. Расставили банки, поднятые через люк из кормового кубрика. Попробовали отточенные лезвия рубанков. Счастливый со сна Ванюша почесал молодецкую грудь.

— Все понимаю. Не понимаю, как ты кэпа уговорил.

— Да я не уговаривал, — неохотно сказал Шурка. — Он сам согласился.

— Согласился… — забурчал Кроха. Он был дежурным и, единственный на борту, не спал за последние сутки и минуты.

Иван засмеялся: уж больно потешен был Кроха в этом славно устроенном мире, где кормят до изнеможения (после обеда Иван еще наведался на камбуз), дают поспать и крутят пушистые сны.