Олег Стрижак - Долгая навигация

Корабельные сутки насыщены делом так, что к вечернему чаю не всегда вспомнишь, что́ было утром.

Эта история — про весла и гонки — началась в понедельник. В понедельник на рассвете вернулись в бухту, в понедельник встали в плановый ремонт, утопили компот, вспомнили, что в воскресенье — День Флота, получили разрешение строгать весла и до ужина строгали их. После ужина часа полтора ходили на шлюпке, для чего испрашивали разрешение у командира, а командир — у оперативного дежурного. Погребли на совесть, но не в полную силу: мучительно вживались в единство, когда шесть весел работают будто от общего привода. Сеня в роли правого бакового оказался неожиданно неплох, больше забот было с Лешкой: он фальшивил и злился.

Во вторник, в шесть утра, в туманной дымке, пошли на шлюпке снова — вместо зарядки. Вернувшись, осмотрели распятые весла и остались довольны. Поплескались ледяной водичкой. Кроха, в плавках и с махровым полотенцем через плечо, ушел гордо в душ, объяснив, что пресная вода идет с берега и жалеть ее не стоит. Бачковые неслись по коридорам с тарелками и чайниками. В кубриках, где гулял сырой и свежий утренний воздух, на раскладных столах резали хлеб, делили на глаз масло и сахар. За столами смеялись, сидели в майках и голландках; кто с верхней вахты — в бушлатах; день начинался мирно — как вдруг по трапу скатился перепуганный Доктор:

— Весло…

Шурка с Димычем едва не сшибли стол, за ними вылетело наверх полкубрика. Излом весла оказался не смертелен. По гребню лопасти вынесло длинную щепу. Нагрузка при гребке пойдет в другую сторону, не страшно. Весло вынули, залили эпоксидкой, придушили двумя выбленочными узлами и положили просохнуть. «Крепче целого будет!» — заверил Кроха и пошел надевать штаны. Остальные семь весел промочили и усилили изгиб. Подняли флаг и принялись за работу, но дело валилось из рук. Ползли тревожащие слухи. Бригада знала, что на «полста третьем» неладно и Раевского нет. После гонок на рейде авторитет «полста третьего» ослаб, теперь же его напрочь сбрасывали со счетов. Перед многими кораблями реально замаячила победа, золотая победа в гонках Дня Флота. Шурка не помнил за три года подобной нервозности вокруг шлюпок. Командиры полностью освободили гребцов от работ и вахт, всюду спешно готовили шлюпки и весла, тренировались. Впервые за много лет выставили команды плавмастерские и береговая база. Соперники лихо задирали «полста третий», звонче всех ликовал «сто восьмой». Дьяченко шел у них правым загребным, под его руководством делали весла — копия прошлогодних «полста третьего»: облегчали лопасть, валек заливали свинцом. Участие Женьки понимали на «сто восьмом» как залог успеха. В шлюпке там в основном молотили комендоры, народ задиристый и бестактный. Даже Саня Кожух, кореш и душа-парень, свистел Шурке с полубака и язвительно показывал пеньковый кончик: грубый намек на буксир.

Шурка тихо рычал. Иван перестал улыбаться. Кроха осунулся и посерел. Карл виду не подавал, но щетина у него стала расти вдвое быстрее, и он, обычно обраставший к обеду до ушей, пробирался коридорами, как лазутчик, опасаясь нарваться на начальство. Лешка Разин стал вдруг весел и от ненормального такого веселья утопил, работая с тросами, молоток и свайку.

Кончилось все это тем, что Иван жестоко разругался с Крохой из-за пустячного дела: воды. Вода с берега не шла, Крохе надо было спешно умыться, попросил Ивана, чтоб качнул из цистерны, а Иван ответил как-то не так, и они позорно разорались под дверями старшинской каюты. Иван припомнил Крохе какие-то данные в долг и пропавшие гаечные ключи, Кроха вовсе несправедливо обвинил Ивана в том, что зимой он давал на свой кубрик больше пара, чем на первый, помянул и затопления кубрика при наполнении цистерн, и как пробили трубу офицерского гальюна и все дерьмо пошло опять же в первый кубрик, а Иван кричал, что это Сеня, которого послали пробить в смысле промыть, а он долбанул ломом, и раз он в отделении Крохи, то вышел весь в своего старшину… вспомнили Димыча, который два года назад зачем-то полез в компрессор, и загаженные при подрыве клапана ростры, и смятое на учебном пожаре ведро, и прочие-прочие казусы — мелкие и неистребимые, как племя судовых тараканов.

Когда воздух у обоих кончился, то вокруг себя они увидели благодарных зрителей: дурного со сна мичмана Карпова (он только прилег вздремнуть, когда под дверью завопили эти балбесы), дежурного по кораблю Шуру, рассыльного Мишку Синькова, Колю Осокина, который высунулся по грудь из люка моторного отделения и мечтательно подпер голову рукой, Доктора, прочих молодых с кистями и щетками — и скучающего командира с сигаретой.