Семен Бытовой - Ночью скалы светятся

— К самому неводу на исабунэ, пожалуй, не доберетесь. Нынче море неспокойно.

— Ну, раз дед обещал...

— По-моему, наш дед Тарас не ахти какой моряк, чтобы я разрешила ему катать тебя на исабунэ, — говорит Рита Тарасовна. — Вот если бы верхом на лошади, тогда — пожалуйста. Тут наш дедушка — лихач...

— Новое дело, — возражает Натка, — по океану да на лошади! — И нахмурилась, надула губки, видимо, обиделась за своего деда Тараса.

После ужина Валерий ушел на пристань, пообещав вернуться через час-другой.

— Это он только говорит «через час-другой», — обиженно замечает Рита Тарасовна. — Вернется ночью, вот увидите.

— Ничего не поделаешь, горячая пора — рыба идет... —

— Разве я не понимаю!

Она убирает со стола посуду, застилает его плюшевой скатертью. Ставит кувшин с лиловыми бессмертниками.

— Мне ваш Валерий говорил, что вы цыганка из табора...

— Он уже успел рассказать! — смущенно говорит она. — Так это ж давно было...

— Интересно, как же вы попали на Тихий океан? По-моему, в этих местах никогда цыган не водилось.

— Про это рассказывать долго, — и, погодя несколько секунд, добавляет: — Верите, никогда не думала я, что такой будет моя судьба. Смешно даже — столько лет людям на картах гадала, судьбу им предсказывала, а вот свою предсказать не могла. Ведь родилась я в цыганском таборе, с молоком матери впитала кочевые привычки.

В ее чуть напевном, грудном голосе чувствовалось что-то нездешнее, цыганское. Густые брови на переносье у Риты Тарасовны то сходились, то расходились, и на небольшом выпуклом лбу лежала глубокая складка — видимо, след пережитого.

Она отодвинула кувшин с бессмертниками, положила на стол тонкие красивые руки и, посмотрев на меня, пожала плечами:

— Право, не знаю, с чего и начать. С войны, что ли? — она задумалась и помолчала. — Мне еще одиннадцати лет не было, когда мама и младший брат Петя погибли под немецкой бомбежкой. Просто чудо, как я живая осталась. Петя шел по левую руку, я — по правую, а мамка посередине. Их убило, а я живая осталась. Отец поднял меня с земли и целый день нес на руках по жаркой пыльной степи. Когда я назавтра очнулась, то не узнала его. Весь он был от пыли седой. Глаза — красные. И так он изменился, что я подумала, не чужой ли дядя несет меня, и от испуга забилась в истерике. «Ритинька, золотце мое!» — сказал отец, и тут я его по голосу признала.

Тысячи людей уходили с юга от немцев. Среди толпы шли и мы — цыгане. От нашего большого табора осталась горстка — всего десять семей и одна кибитка с дырявым верхом, в которой сидели старики, старухи и ребятишки.

Теперь уже не помню точно, на какой день добрались мы до речной пристани. Но и тут оказалась тьма беженцев. Ждали баржу. Когда ее подадут, — никто толком не знал, а люди из степи все подходили, так что к вечеру на берегу уже негде было, как говорится, яблоку упасть.

Ночь кое-как провели у реки, выспались, отдохнули, а чуть рассвело, — стали думать, что дальше делать. Оставаться на пристани и ждать парохода или баржи — опасно. Немцы только разнюхают, что здесь беженцы, сразу напустят самолеты. За две недели мы уже испытали четыре бомбежки. Тогда отец советует переправиться на тот берег. Там пшеница. Там и от бомбежки вполне укрыться можно, и коней подправить, и зерном на дорогу запастись. Кто знает, сколько еще суток идти, пока к какому-нибудь безопасному месту пристанем...

Никто возражать моему отцу не стал, но никто и не сдвинулся с места. Легко сказать — переправиться на тот берег, когда нет ни лодки, ни даже бревна! Поверите — нет, выручили наши цыганские кони. Правда, пришлось бросить кибитку, но никто не жалел ее: останемся живы, — смастерят другую.

И вот, еще как следует не взошло солнце, началась наша цыганская переправа: кто пустился вплавь, привязав к спине свои пожитки, а кто не умел плавать, по трое-четверо садились на коней верхом и пускали их через бурную реку.

За какой-нибудь час весь табор переправился. Быстро, не успев обсушиться, пошли дальше. И, представьте себе, мы еще километра не прошли по полям, как на пристань, где осталось не меньше тысячи беженцев, налетели немецкие бомбардировщики. Даже подумать страшно, сколько там погибло людей!

А наши цыгане шли и шли по несжатым хлебам, как говорится, куда глаза глядят, надеясь добраться до какого-нибудь селения. И так целую неделю.