Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

Мариора никогда не была на городской площади, но, по рассказам Дионицы, представляла ее себе. Уже виднелись акации на площади. До нее оставалось не больше квартала, квартала пустых, полуразбитых каменных коробок. Почему же в той стороне так тихо?

Много людей, догоняя и обгоняя Мариору, тоже молча шли туда.

Выйдя на площадь, Мариора оторопело остановилась. Да, здесь было очень тихо, и тем неожиданнее была огромная толпа, заполнившая площадь. Вот где партизаны. Их очень много. Мариора узнавала их по немецкой и румынской форме без погон, по красным ленточкам на фуражках, которые они держали в руках. Но почему они сняли фуражки? И так тихо… Нет, откуда-то из толпы доносится голос. Но слов не разобрать.

Вокруг стояла тишина, как на молитве, и трудно было понять, слушают и слышат ли люди человека, говорившего там, на середине площади. Высокая старуха в широком платье и низко повязанном черном платке часто вытирала глаза, что-то приговаривала повторяя: «Сыночек мой…»

Наконец Мариора могла слышать, что говорят там… Да ведь это голос Андрея! И как она не узнала сразу?!

— Мы сделали все, чтобы вырвать наших товарищей из рук фашистов. Но было поздно: они замучили Думитру Лаура пытками, — говорил Андрей. — Спасти его было уже нельзя. Он умер на наших руках… вчера, когда врага выбили из города…

Где-то рядом заплакала, заголосила женщина, и Мариора больше не слышала слов Андрея.

Передохнув, Мариора вытерла ладонью запотевшее лицо, потрогала виски, точно от этого ей могло стать легче, и стала просить пропустить ее вперед.

Скоро вокруг были почти одни партизаны. Кто-то узнал ее, назвал по имени. Она слышала все точно сквозь сон. И даже не оборачивалась. Кто-то взял ее под руку, повел, и люди кругом расступились быстро и бесшумно. Это был Костя Карасев. Его она тоже не сразу узнала.

И вот уже люди позади. А впереди… Мариора прижала к груди руки, сжавшись, остановилась.

Совсем близко на середине сквера, под отцветающими акациями, разбросавшими на земле свои последние бело-розовые лепестки, была вырыта могила. Возле стоял обитый красным гроб. Там лежал Лаур.

Мариора смотрела на почерневшее лицо Лаура; ей было страшно, но она не могла оторваться от него.

Родное лицо, но как оно изменилось! Ввалившиеся глаза; захватывая щеку, под левым глазом чернеет большой кровоподтек. Правая щека совсем закрыта куском марли. Даже кривой шрам над левой бровью — память Дофтаны, — казалось, стал глубже. Только брови, дремучие черные брови, остались такими же да волосы, еще больше поседевшие, так же густы. И было что-то несмирившееся в его плотно сжатых, точно ссохшихся губах. Даже что-то молодое, удивительно напоминающее Васыле…

Душистым курганом лежали на земле вокруг Лаура цветы: венки, букеты. Ворохом цветов был засыпан и самый гроб, оставались видными только края. До половины гроб закрывало опущенное знамя. Возле, на бархатной красной подушечке, лежали два ордена…

Она видела сейчас Лаура перед собой таким, каким знала в жизни. Вот Думитру-кузнец, всегда усталый, но такой простой и внимательный к каждому. Он пришел в имение, даже не успев скинуть прокопченную возле горна куртку, сидит на маленькой скамеечке, опираясь спиной о глинобитную стену конюшни. Держа стакан большими узловатыми пальцами, с наслаждением пьет чай и рассказывает притихшим рабочим, что есть в мире счастье и для них, только нужно суметь взять его… А вот баде Думитру три года назад. Сильный, непримиримый, он стоит на крыльце Нирши Кучука. Во дворе захлебывается ругательствами Нирша, а ветер треплет в руках у Мариоры пожелтевшие бумажки с долговыми записями… Баде Думитру смотрит на нее, и ласковые морщинки сбежались вокруг его глубоких карих глаз. Кажется, Мариора тогда первый раз в жизни поверила, что она полноправный человек. Вот Лаур стоит перед нею в низко надетой смушковой шапке, с портупеей на гимнастерке — командир отряда. Может ли он умереть?!

И сейчас Мариоре вдруг подумалось, что ведь баде Думитру никогда не был особенно близок к ним, Беженарям. То есть он бывал у них, разговаривал с отцом, и отец отзывался о нем всегда хорошо. Но не было случая, чтобы Тома пошел за чем-нибудь к Лаурам, да и сама Мариора прежде редко разговаривала с баде Думитру. И с Васыле не подружилась бы, если бы не Кир. И все же он дороже других!

На песчаный холмик возле могилы, с которого только что сошел Андрей, медленно поднялся Шмель. Он поправил разметавшиеся на лбу черные волосы, подняв руку, крикнул: