Нинель Громыко - Дойна о Мариоре

В комнате было хорошо, но все-таки тянуло на улицу, к весеннему ветру, к солнцу. Мариора вышла из касы, села на чисто вымытое крыльцо, поставила рядом чернила, положила на колени книжку, на нее — письмо и собралась писать.

Далеко за садами, почти касаясь земли, горело и плавилось мартовское солнце. Оно сыпало лучи на стекла окон, освещало камышовые крыши кас, спускавшихся по склону холма вниз, к Реуту, и, чуть левее, у края села, золотило поднятые до половины белые каменные стены новой огромной конюшни, одной из первых строек молодого колхоза; под солнечными лучами играли бесчисленные ручейки, которые текли по двору, обгоняя друг дружку, чтобы скорей просочиться сквозь камышинки забора и, слившись, дружно бежать вниз, к Реуту. Кое-где еще лежал черный, осевший снег. Сады были пусты. Но ветви черешен, свешивающиеся над самыми ступеньками крыльца, уже показывали тугие почки, готовые брызнуть цветами.

И заботы пришли к людям весенние: двор соседки расцвел вывешенными на просушку коврами; у крыльца во дворе стоит ее сын, курчавый парнишка лет тринадцати, ученик Иляны, и старательно точит сапу — скоро окапывать виноградники! В другом дворе, через касу от них, на длинных веревках полощутся на весеннем ветру небеленые холсты. А вдали, на склоне холма, что поднимается по ту сторону Реута, напротив Малоуц, уже почти оттаяли виноградники. Правда, лозы прикопаны, их не видно. Но как гордо и весело принимает лучи этот могучий, успевший зазеленеть склон! Почти все эти виноградники посажены в прошлом году. В этом году колхозники посадят тысячи лоз…

Весна. Почему именно весны запоминаются Мариоре? Вот из-под куста сирени выглянул розовый бутон подснежника. Он совсем такой же, как тот, какой она увидела на бугре восемнадцать лет назад, в памятный день наводнения… И в такой же молодой и яркий день навсегда остановились глаза Дионицы.

И снова весна… Совсем другая новая весна…

Мариора на мгновение зажмурилась, потом вздохнула и стала дописывать письмо:

«А еще прошу извинить меня, я имею спросить у тебя совета. Я пришла к председателю колхоза, Семену Ярели, говорю ему: имею желание работать бригадиром в колхозе, так же как Вера. А он отвечает, ты в клубе должна, потому ты заведующая и хорошо справляешься. В клубе у нас сейчас очень хорошо, это правда, есть и книги, и музыка, и кинофильмы часто показывают. Только в воскресенье всем места не хватает, поэтому новую касу будем строить под клуб. Я говорю: Домника Негрян теперь тоже после ликбеза грамотная и ей можно доверить заведование клубом. Семен Ярели ничего, в хозяйстве старается, только меня не понимает. Он говорит, что если я очень хочу, он примет меня, но чтобы я еще подумала, потому что я не права. А я отвечаю: в колхозе просто так работать нельзя, колхоз любить нужно, и знать, как работать, и людям пример показывать. Ведь наши люди, кроме нас троих, не видели прежде колхоза, не знают, что вместе можно хорошо работать. А мы с дядей Тудором и дядей Филатом часто про Журы рассказываем. Агроном тогда говорил: будем хорошо работать — будет хороший колхоз и все заживем хорошо, а если плохо работать — все будет плохо. От нас же зависит, скоро мы станем жить так, как в «Партизанул рош», или нет. Я секретарь комсомольской организации, я буду хорошо работать, комсомольцы тоже, и тогда урожай хороший на своих участках будем иметь, все посмотрят — тоже захотят работать так, как мы, потому что увидят: польза большая. А если захотят и будут стараться, значит добьются богатого урожая. Правду я думаю?..»

Мариора сняла с перышка налипшую соринку, улыбнулась, вспомнив, как долго не могла привыкнуть писать ручкой, и продолжала:

«Напиши, как ты думаешь, Андрей? Ой, и много же я тебе написала, Андрей…»

И снова задумалась. В последнем письме Андрей писал, что его перебросили на кишиневский аэродром, он с другими летчиками будет бомбить лед на Днестре, чтобы не было наводнения. Возможно, полетит и на Реут. Скоро ему должны дать отпуск, тогда он обязательно приедет в Малоуцы… Он очень соскучился по ней, Мариоре…

Придерживая на коленях листок, Мариора закинула голову; весенний, теплый ветер ласкал лицо, пел и смеялся в ушах; она тряхнула косами и стала быстро писать:

«…а свою работу ты делай как следует, и уж когда будешь иметь освобождение…»

— Фа, сколько написала! Наверно, ты уже очень грамотная! — весело сказал кто-то над Мариорой. Она вздрогнула, подняла голову. У крыльца, улыбаясь, стоял Кир.