Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

(«Опустите веки и попытайтесь воссоздать образ, виденный вами когда-то. Так можете проверить активность и полноту вашего воображения».

Ужинали в летнем саду ресторана, освещение было тусклым, и никто их не видел, хотя теперь это уже не имело ни малейшего значения, потому что они к этому времени успели переступить все условности — шаг за шагом: на вокзале (ох, как это давно, тогда, помнится, шел дождь!), потом в буфете, потом ходили по берегу над рекой, бродили лесом, и никто на них не набрасывался, а шофер любезно пригласил в кабину, еще и пожурил: разве можно в такой поздний час идти пешком, ведь до ближайшего селения не меньше десяти километров! Шофер был явно счастлив, что смог оказать людям услугу, а если бы знал, кого везет, то, возможно, остановил бы посреди лесной дороги машину и высадил бы их, сказав: гадкие твари. (Да, давно… Как давно это было!) За день они переговорили обо всем, устали, и сейчас им было уютно сидеть, молчать, смотреть из своего уголка на чужих, добрых людей. Здесь, в незнакомом городе, они были просто Он и Она.

— Хорошо быть человеком вообще, правда? Ни за что не отвечаешь.

— Возможно…

— Маленькие люди никогда ни за что не отвечают.

— Кроме того, что они в ответе за себя и за всех.

— Это я понимаю, но я хочу утверждать не то, что есть. Я хочу бороться, а ведь это же борьба, да?

— С ветряными мельницами.

— Но если человек со всем соглашается, значит, он либо не имеет своего мнения, либо трус.

— Это все же лучше, чем бороться против истины.

— Я выпью немного… вина.

Заиграл оркестр, две пары поднялись из-за столика и прошли на маленький пятачок танцевальной площадки, играли танго, неторопливо двигались официанты, позвякивали бутылки и бокалы, какой-то захмелевший человек пытался петь под музыку и никак не мог попасть в ритм. А за служебным столиком сидела администраторша, чем-то похожая на свирепого бульдога; если бы ее кто-нибудь задел, она наверняка зарычала бы.

— Пойдем танцевать?

— Нет, я буду сидеть здесь до утра и смотреть на тебя. Большего от жизни я ничего не хочу.

— Если бы это стало возможным, ты несомненно захотела бы большего.

— Бесспорно. Но ты ведь уже знаешь, что я обожаю вступать в спор с истиной, во мне живет какая-то потребность играть в борьбу, в оригинальность. Это, кажется, сейчас даже модно.

— Смешная ты какая…

Музыка смолкла, женщина-бульдог потянулась рукой к выключателю, свет мгновенно погас, и стало совсем темно.

— Куда же нам теперь деваться?

— Я всего-навсего слабая женщина.

Снова вспыхнул свет, и официанты направились к клиентам.

— Вы не посоветуете нам место для ночлега?

— В гостинице, прямо напротив нас.

— Думаете, есть места?

— Вам могут порекомендовать частную квартиру, они это дело знают… За рубль, за два… С вас пять двадцать семь.

— Пожалуйста, возьмите.

Официант положил в карман две бумажки и начал медлительно позвякивать мелочью.

— Все, все.

— Весьма благодарствую, вы идите прямо в гостиницу, обязательно порекомендуют.

— Когда-то я здесь устраивался таким образом.

— Ну, вот и хорошо. Вы прямо обратитесь к администратору.

Малолюдная улица подремывала, но спать еще не ложилась, она лишь заспанно помаргивала люминесцентными глазами вывесок и витрин, равнодушно провожала проходивших по ней редких прохожих, засидевшихся в гостях или в ресторане, ей нечего было делать в такое позднее время. Прошмыгнул дребезжащий «Москвич» первого выпуска, а вслед за ним мягко прошла «Волга». Быстро скрылись из виду, и снова установилась тишина.

— Я жду не дождусь.

Она горячо сжала его руку повыше локтя и склонилась головой к нему на плечо, и хотя он не понял, чего она не дождется, все же тихо ответил:

— Я тоже…

— А вдруг места не будет?

— Нам сегодня везет, а когда везет — то во всем.

Они были вдвоем в незнакомом им городке, в чужом, хорошем городке, среди чужих добрых людей, и могли не оглядываться, не прятаться от посторонних глаз, они шли посередине улицы, взявшись за руки, — им сегодня действительно везло.

Поднял голову. Шумел в верхушках деревьев ветер, чуть покачивал на небе тусклые редкие звезды, и они, казалось, позванивали, как на копьях плетня перевернутые бабкины кувшинчики и жбаны, всегда пахнущие молоком. Ветер швырнул в кого-то яблоком, но промахнулся, а юродивые сидели за столиком в обнимку, в полной безопасности.

Хозяйка окликнула их из окна: сюда, сюда. Она уже ждала, ей позвонили из гостиницы: двое… в одну комнату… культурные люди. Хозяйка была женщиной средних лет, круглолицая, сероглазая; она показала комнату, умывальник, шкаф с вешалками-плечиками, поставила на стол графин с водой, что-то шепнула Калинке на ухо и пояснила жестом. Ей хотелось, чтобы гостям было удобно. Когда Калинка вышла из комнаты, сказала: у вас очень милая и красивая жена. Постелила постель, предусмотрительно погасила свет — занавески были прозрачными, а окна выходили на улицу; пожелала спокойной ночи. Выходя, вздохнула. И кто знает, что было в этом глубоком женском вздохе?