Наталья Суханова - Искус

Ксения разглядывает девчонок так часто и так пристально, что даже сквозь мысли движутся эти привычные лица. Сквозь мысли о зеленоглазом пятнастике, который так далек, словно не в другой аудитории, а на другом конце света.

Поднятый преподавателем с места, заумно развивает какую-то мысль кудрявый, приземистый, кривоногий Заказкин, лихой разведчик в недавнем прошлом. На заднем столе дуются в «балду» Зимин и Крутовертов. Будь в их группе поменьше демобилизованных, возможно, и не было бы этой тоски, было бы на ком, кроме девчонок, взгляду остановиться. А эти — не мальчишки, а дяди уже — так старательны, что, кажется, надень на них юбки, и не заметят, не обратят внимания. Она их уважает, почитает, но совершенно невероятно в них влюбиться. Лучше бы она попала в группу, где больше сверстников.

В школе Ксении казалось, что школьная жизнь — несущественная, неглавная, подготовительная, что поступит она в институт — и начнется наконец жизнь подлинная, приносящая каждый день открытия. И вот Ксения уже второй год студентка, прошел первый страх вылететь из института, завалить стипендию, но вместе с этим страхом прошла и надежда — не сегодня так завтра узнать что-то главное, чего нигде, кроме института, узнать невозможно. Прошла надежда встретить каких-то особенных людей. Жизнь течет еще более призрачная, еще более ненастоящая, чем в школе. И если что-то Ксения и узнает, то только вопреки тому, чем должна заниматься, только урывая время у занятий, только читая то одни, то другие книги. Когда бы не статистика и не история политучений, мозги ее совершенно заплесневели бы в институте. И, не понукай ее самолюбие, давно бы уже, наверное, ходила в двоечницах.

Как надоело все это! И больше всего надоела себе она сама! Хоть бы письмо от Таньки, что ли! Светлая душа, и вокруг нее тоже какие-то такие люди, что, читая Танькины письма о них, и то уже проникаешься верой во что-то лучшее. Ах, если бы Ким догадался сделать один, всего только один шаг навстречу!

Настежь открыта дверь в коридор, чтобы тепло от кухонных газовых горелок шло в комнату. В узком пакете оседает от сырости сахар. В банке с солью только что не вода.

— Как дела, студентка? — о чем бы ни спрашивала Марфа Петровна, тон ее неизменно насмешлив.

— Нормально.

Скоро уже полгода как снимает у Марфы угол Ксения; ничего, жить можно.

На лекции Добронравова о законе больших чисел парень сзади прислал Милке записку: «То, что я встретил Вас, случайность или закономерность?». Каждый раз, как Милке посылают такие записочки, Ксения испытывает укол ревности. Вместо ответа парню Милка черкнула на его записке Ксении: «Если бы Добронравов принял меня у Метрополя за … — ты знаешь, за кого, я бы не возражала».

— В одном, в малом всё случайно, — говорил между тем Добронравов. — В большом числе проступает закономерность.

Бедное «одно», бедная «малость», противная закономерность!

— От скольких причин ни зависит конец человеческой жизни, — продолжал Добронравов, — порядок вымирания закономерен.

Ничего себе порядочек — вымирания! Ах, как мал, как жалок человек рядом с безликими громадами Вселенной. Космогония! Косма́гония! Космоо́гоние́! Космоа́гония! Человек с красными пятками. Машина «Скорой помощи» ушла. Посреди двора стоит женщина в домашних тапках, с одеялом в руках. А тьмы во Вселенной так много, что величайшие катастрофы вырастают медленно, словно цветы. Среди этих безмерных цветов человечка на носилках попросту нет. И боль его ничтожна, но так остра, что это, пожалуй, единственный звук во Вселенной. Вот он, «кровавый бюджет», по которому исправно платит человечество — статистика человеческого муравейника. Тоска! И смыкается это с книгой о Вселенной, которую она читает последнее время. Закономерная туманность — туманный смысл бытия!

Взяв чайник, сковородку и кастрюлю с макаронами, Ксения направляется на кухню. «Закономерная туманность…». Она делает попытку приостановиться в коридоре, чтобы додумать, но ее уже настигает игривый голос Люси Андреевны:

— Опять макароны, студентка?

А из кухни оборачивается навстречу простоватое лицо Фадеевны, ничуть не похожей ни на одну из своих «заковыристых» дочерей. Некоторое время Фадеевна словно ожидает, не разовьется ли из вопроса Люси Андреевны какого-нибудь разговора, затем возвращается к прерванной работе, но охотная, общительная улыбка на ее лице не пропадает.

Между тем, во Вселенной разгорается мрачный огонь. Бесшумно распадаются миры, бесшумно рушатся громады. Бесшумно и замедленно скользят глыбы.