Наталья Суханова - Искус

— Петька, нужно!

Господи, до чего противный, фальшивый у нее тон! Но она уже перешагнула рубеж: теперь уже, чем противнее, тем больше она будет лезть. Так и раньше бывало: войдет в раж, унижается, просит, бесшабашничает (и все фальшиво!), не отстает — даже пугает людей отчаянной жалкой навязчивостью. А потом добытое — не в радость. Если схлынет настырность, может даже выбросить билетик, за который на стенку лезла.

Петя хмурился и поджимал губы над билетами, но Ксении выделил — не так уж сильно пришлось и унижаться: только молча посидеть перед озабоченно раскладывающим билеты Ураловым.

В самый день курсового празднования напряженность ожидания и отвращение к этому ожиданию дошли до предела. Мытье головы, закручивание волос на бигуди, хлопоты над чулками и платьем довели ее до такого состояния, что она готова была плюнуть на все, порвать драгоценный билетик и, наревевшись втихомолку, сбежать в киношку.

Однако, она не только явилась на вечер, но и, взглянув в зеркало у лестницы, нашла себя привлекательной. Конечно, столь воспеваемая женская красота — немыслимая условность: все эти миллиметровые различия, возводимые в ранг канона, все то, с чем одни носятся, случайно получив от природы, а другие добиваются с помощью железок, резинок, черного карандаша и определенным образом сшитых тряпочек! И такая же условность, что вот все они собрались почему-то в холодном зале, и одни сидят по эту сторону занавеса, а другие носятся в диком волнении по ту! Стоит только задуматься, и — как нереально все это. Пройдет час — и все будет уже по-другому. Куда же денется это «сейчас», теперешняя минута? Заранее знать, что вся эта нарядность, свет, веселье — всего на какие-то три часа, и все-таки придавать этому такое значение! Как подумаешь, так нет ничего нереальнее самой реальной, самой материальной жизни!

Но странным образом условность, нереальность того, что составляло этот вечер, уже доставляла ей удовольствие. Пели ли сестры-близнецы Аня и Таня саратовские частушки:

И грустно, и весело ей было, что и эти большие, крепкие девушки тоже сиюминутны и призрачны.

Маленькая синеглазая грузиночка стремительно исполняла испанский танец — и как же права она была в своей стремительности. Не то что эта самодеятельная балерина, принимающая одну за другой красивые позы — ею бы украшать лестницы в парке. Ксения усмехнулась, представив, как перебегает балерина от тумбы к тумбе, изображая то нимфу, то ныряльщицу, и оглянулась в надежде увидеть Кима — иногда, казалось ей, они понимают друг друга с полувзгляда. Нет, Кима не было — лучше бы Ксения осталась слушать жизненную философию Марфы Петровны!

Но вот косоглазенькая молодая женщинка со второго потока — она, говорят, параллельно учится в консерватории — поет пушкинский романс: «Мой голос для тебя, и ласковый, и томный…». Низко-низко. Какая теплота! И страстность! Только это — реальность? Ночь, любовь, упоение! Даже нет! Голос! Один голос: страстный, мягкий, прекрасный! Лишь это подлинная реальность!

Все в этом. Это — настоящее. Если настоящее, неважно — мгновение или вечность!

Романс все еще звучал в ней, когда, вернувшись в зал, расчищенный для танцев, она увидела Кима. Он был немного другой, чем голос и романс, но не противоречил им. Ксения подумала об этом с доверчивой благодарностью. Вот почему она не сразу заметила возле него девушку. И еще потому, что девушка была очень юная, наверное школьница, может быть даже не десятиклассница, а класса девятого или восьмого. Да и не вдвоем они были, а в компании. Но в самом ли деле Ксения не заметила сразу или только постаралась не заметить? И когда решила, что пришло ей время позаботиться, как бы кто-нибудь не опередил, не помешал Киму пригласить ее, Ксению, действительно ли была уверена, что это нужно? Или уже не могла выйти из колеи упрямства, не хотела ничего видеть, ставила на всё, ощущая, что всё и проиграет? С самого начала была эта яростная слепота! Как старушка, которая слишком долго пережидала машины, а потом срывается в самую гущу их, не слушая предупреждающих гудков, не глядя по сторонам, не замедляя и не убыстряя свою рысцу.

Почему-то к ней прилепилась девица, едва знакомая, с курса — видимо, пришла одна, и Ксения тоже была одна.

— Пойдем потанцуем? — как-то даже не глядя на Ксению, а заносчиво поглядывая вокруг, предложила девица.