Андрейс Дрипе - Последний барьер

— А здесь чего делать?

— Да то же самое, что у твоих турок. Мало тут фраеров с лопатниками? У меня есть одна знакомая девка. Пришвартуюсь у нее, а по ночам буду работать.

— Дурила! Да разве есть здесь возможности? — возражает Зумент. — Надо на поезд, я же сказал. Недалеко от границы долбанем какой-нибудь ювелирный магазинчик. Набьем карманы золотом, а за границей — сам знаешь у кого золото, тот и господин. Там никто не станет спрашивать, где взял, лишь бы звенело!

И Зумент взахлеб, не жалея красок, развивает заманчивые, давно вынашиваемые планы. Он вошел в раж, и танцующие отблески пламени делают его похожим на индейца из романа Майн-Рида.

— Мы разве обязаны оставаться в Турции? На первом же корабле чесанем в Америку. А там вся полиция заодно с бандитами. Во всех газетах про это пишут. Но сперва надо к туркам; говорят, они на наших глядят косо. Можно бы и в Швецию, но тут море мешает.

— Конечно, турки тебя ждут не дождутся, — скалится Струга. Он насаживает кролика на палку и подносит к огню. — Бабушкины сказки!

— Никакие не сказки! Тоже мне умник нашелся!

— Может, это ты умней меня? Восемь классов еле окончил.

Разговор принимает неприятный оборот. Цукер с Бамбаном не прислушиваются к спору вожаков, поскольку заняты в основном тем, что глотают слюнки, глядя на варящегося кролика, хотя он здорово напоминает ободранную кошку. Да и маловат на четверых.

В воздухе потянуло горелым мясом.

Зумент берет брюки, отдирает лоскут от порванной штанины и перевязывает укушенную ногу. Кровь больше не идет, но больно зверски.

— В этих лохмотьях да еще стриженых нас за версту узнают, — говорит Струга после долгой паузы. — В первую очередь надо одеться и головы прикрыть.

— Вот если бы Епитис приехал…

— «Если бы, если бы»! — передразнивает Струга Зумента. — Если бы у моей тетки были колеса, она была бы автобусом. Говорю, надо пошуровать в первом же магазине.

Кролик шипит и подгорает.

— Ты его не суй в самый огонь, — поучает Зумент.

Голод делает свое дело, и вскоре все приходят к единодушному выводу, что кролик готов. Струга первым отрывает для себя заднюю ножку. Передние лапки достаются Бамбану и Цукеру. Сидя на корточках вокруг огня, ребята вгрызаются зубами в горелую крольчатину. Оторвав по куску тощего мяса, долго его жуют, вроде бы невзначай поглядывая друг на дружку и снова жуют, но проглотить ни один не отваживается.

Первым выплевывает в костер жвачку Струга.

— Жрать нельзя, — угрюмо заключает он и дополняет логический вывод зарядом матерщины.

— Ни хрена, сойдет. — Зумент, с трудом проглотив полусырой, полуобугленный кусок, отгрызает еще. — Соли только не хватает.

— К черту, я такое дерьмо не ем! — Струга встает.

Бамбан чуть не плачет: рот набит какой-то гадостью, которую ни проглотить, ни выплюнуть.

— А как же индейцы и трапперы? — смеется Зумент. — Надо привыкать.

— Привыкай, если охота. На! — и Струга кидает Зументу обгорелую безногую кроличью тушку.

Одному только Цукеру удается кое-как осилить свою порцию. Выпучив глаза и изредка шевеля ушами, он сопит и старательно пережевывает волокнистый комок мяса, понемногу переправляя его в желудок.

— Мартышка и есть мартышка, — говорит, глядя на него с презрением, Струга.

Приподнявшееся было настроение снова безнадежно испорчено. Надев подсохшую одежду, беглецы садятся потесней у костра и, подкидывая в огонь по веточке, забываются в знобком полусне.

Утро настает холодное и ветреное. Дождя нет, но ветви щедро окатывают ребят прохладным душем. Костер погас, над головешками и золой поднимается заметная струйка дыма. Продрогшие мальчишки, стуча зубами, встают и потягиваются.

— Жрать-то нам нечего, — хнычет Бамбан.

— У Мартышки пузо полижи, может, еще сладкое, — утешает его Струга.

Он достает пачку смятых сигарет, ищет спички, но их нигде нет.

— Спички где?

— Как где? У тебя, — зло отвечает Зумент.

— Нет, у тебя! Ты костер разжигал… — И Струга ругает его длинно и непристойно.

— Нет, ты!

Они сжимают кулаки, глаза мечут молнии, но дело обходится без драки. Наконец коробок со спичками находят втоптанным в сырой мох. Он промок, и коричневые головки крошатся, не давая ни одной искры.

— Вот когда нам труба, — говорит Струга, ложится на живот и дует в горячую золу. Головешки начинают тлеть, и он, прикурив, встает. — Пошли!

— Куда?

— К дьяволу.

Бамбан не встает. Он безуспешно пытается натянуть сырой ботинок на распухшую негу. За ночь она отекла еще сильней и сейчас болит так, что нельзя прикоснуться.