Андрейс Дрипе - Последний барьер

Какой-то воспитанник, выбегая из отделения, раскрывает дверь пинком ноги, и она громко хлопает.

Озолниек задерживает мальца, велит ему вернуться, спокойно открыть и закрыть за собой дверь, затем приказывает пойти доложиться дежурному контролеру, попросить, тряпку и помыть дверь там, где испачкал ногой.

— И косяк, — добавляет начальник. — И с обеих сторон.

Входя в отделение Киршкална, Озолниек оглядывается. Группки ребят в коридоре перешептываются уже не так тревожно, стало спокойнее. Какой особой беды можно ждать, если Бас ходит по общежитию и велит застегнуть воротнички.

Не дождавшись начальника, Киршкалн отправляется на поиски сам. Открывает дверь своего отделения и видит: Озолниек сидит на чьей-то койке, а ребята обступили его и с интересом слушают.

— «Тсс, не галди, маму ее разбудишь!» — рассказывает он о чем-то. «Какую маму?» — спрашиваем мы. «Дурила ты, Олину маму». — «Оли здесь нет, здесь место заключения», — объясняем ему. «А кто же Олю посадил?» — удивляется он. «Никто Олю не сажал!» — «Чего же тогда городишь про заключение?!» — орет он и лезет дальше. Мы его схватили за ноги, а он брыкается и грозит позвать милицию, если его к Оле не пустят. «А разве был вокруг Олиного дома такой высокий забор?» — пробуем мы его урезонить. «Не было», — говорит. «Ну так зачем же лезешь?» — «А спьяну все кажется больше!» Вот и возьми его за рубль двадцать.

Киршкалн смотрит на широкую спину Озолниека и не мешает ему рассказать до конца. Он помнит эту историю, случившуюся в колонии несколько лет назад с одним пьяницей.

— Вот так, ребята! — хлопает ладонью по матрацу начальник. — Не говорите теперь, что все хотят выйти из колонии, есть и такие, что силой к нам сюда ломятся.

И ребятам смешно. Предательский удар ножом у дверей школы на какое-то время ими позабыт. Киршкалн бросает взгляд на Зумента. Тоже смеется? Нет, Зумент не смеется, он скалится.

Время уже час пополуночи, когда с допроса отпускают последнего воспитанника. Как и предполагалось, круг замыкается на Еруме, по кличке «Нос».

Надо немедленно поговорить с мастером группы, в которой работает Ерум, но мастер живет в городе, телефона у него нет, и автобусы уже не ходят. Озолниек берет в проходной ключ от гаража и садится в «козлика». Мастера он поднимает с постели среди ночи.

— У вас в последнее время не пропал случайно штангенциркуль?

— Да вот уже пару недель, как одного недосчитываюсь, — вспоминает мастер.

Озолниек показывает ему нож. Мастер рассматривает самоделку, пожимает плечами, наконец говорит:

— Наверно, он самый и будет.

— Как, по-твоему, эта штука могла быть изготовлена в помещении твоей группы?

Такую возможность мастер категорически отрицает и не допускает даже мысли о том, что это дело рук Ерума. Он работает на первых тисках, под самым носом у мастера.

— Впрочем, на прошлой неделе Ерум два дня работал в токарном, там у них был прорыв.

Озолниек едет к мастеру токарного цеха. Оказывается, Ерум работал как раз на шлифовальном станке, который стоит далеко от столика мастера.

— Чей токарный станок ближе всего к шлифовальному?

Мастер называет фамилии, и Озолниек едет назад в колонию, по пути прикидывая, с кем из перечисленных следует поговорить в первую очередь. Его выбор падает на длинного, мослатого Ревича. Паренек он довольно наивный и трусоватый, всегда норовит славировать между администрацией и воспитанниками. Его тихонько будят и, как есть — в трусах и майке, ведут в воспитательскую.

— Нож для Ерума сделал ты?

— Какой нож?

— Нож, которым Ерум пырнул Иевиня?

— Я ничего не знаю, — говорит Ревич, а сам дрожит как овечий хвост.

— Ерум говорит: ты. Теперь тебя будут судить за соучастие в покушении на убийство.

— Нет, начальник, нет! — восклицает Ревич. — Он сам его делал, сам, больше никто.

— Ну, ладно, проверим. А теперь быстро в постель и чтоб по-тихому!

Вот теперь можно идти в атаку!

Перекрестный огонь вопросов Озолниека и воспитателей обрушивается на Ерума. Борьба длится два часа. Его заставляют вспоминать все до мелочей куда шел, кто был рядом, где находился, когда услышал крик Иевиня?

Озолниек смотрит на низкий сморщенный лобик и непропорционально большой нос — не зря дали кличку — и пытается вообразить, что сейчас происходит в мозгу стоящего перед ним семнадцатилетнего преступника. И вообще, происходит ли что-нибудь, достойное внимания? Есть или уже окончательно иссякло то хорошее, с чем Ерум в свое время появился на свет?