Андрейс Дрипе - Последний барьер

Разве не то же самое произошло с Межулисом?

Крум вспоминает свой монолог в классе, и ему хочется надавать себе пощечин.

«Если бы все действовали так радикально, с преступниками уже было бы покончено», — приходит на ум ходячее рассуждение. Конечно же и Межулис полагает, что поступил правильно. Это упомянуто и в приговоре: «…Ничего не скрыв, рассказал о происшедшем, но виновным себя не признает». А закон признал. В этом суть противоречия. Но что тут может Поделать Крум? Если он подойдет к юноше и скажет:

«Я тебя понимаю», — от этого ничего не переменится.

Межулису станет еще тяжелей на душе, еще болезненней он ощутит несправедливость закона. И нельзя допускать на уроках невнимательности. Напротив — Межулиса необходимо нагружать работой и занятиями до предела, чтобы у него не оставалось времени для тягостных раздумий, чтобы скорей излечился от депрессии.

— Прочитал? — слышится за спиной голос Киршкална.

— Да, — отвечает Крум, не поворачивая головы.

— Что ты думаешь по поводу всей этой истории?

— Дело более или менее ясное. Я за Межулиса.

— Нельзя тебя допускать до работы в суде или прокуратуре. И ясности тут еще маловато. Возможно, все оно так и было, но меня больше интересует, как с ним будет дальше.

Крум уходит, а Киршкалн продолжает листать бумаги, что-то отмечает у себя в записной книжке. Позади него стоит широкий и тяжелый «черный шкаф».

В нем, плотно прижавшись друг к дружке, выстроились по алфавиту синие и серые папки с делами воспитанников. За убористыми и скупыми строками этих дел — сотни жизней, которые с самого начала пошли по неверному пути. Киршкалну кажется, что, если бы вдруг вырвались наружу все слезы, горечь и страдание, все заблуждения, глупость и зло, заключенные в этом до отказа набитом шкафу, случилось бы нечто катастрофическое, чудовищное. Киршкалну всегда не по себе в этой комнате, и он не завидует инспектору, который ежедневно все свое рабочее время должен проводить в обществе «горе-шкафа».

— Тебя кошмары по ночам не мучают от того, что ты столько лет провел в компании с этим шкафом? — спрашивает он.

— Что ты сказал? — не понимает инспектор.

— Я говорю, как ты терпишь этот дурацкий шкаф?

Он не наваливается, не душит тебя?

Инспектору смешно.

— Подумаешь — шкаф! Я удивляюсь, как ты терпишь деток, чьи дела в нем заперты.

Киршкалн сдает папки и возвращается в зону.

Да, «детки». В практике колонии давно принято подразделять воспитанников на категории. Есть так называемые «спокойные» или «тихие», как правило, это воры. Они сравнительно легко подчиняются режиму колонии и особых хлопот не доставляют.

Украсть тут фактически нечего, разве что какой-нибудь пустяк из тумбочки соседа или ненужный хлам из школьных лабораторий. Они здесь пребывают «на отдыхе» в предвкушении «большой работы» после освобождения. Именно воры чаще всего попадают в колонию по второму, а то и третьему разу. Еще есть «слабаки». Эти всегда служат мишенью для насмешек, их запугивают и эксплуатируют, они лишены каких-либо собственных побуждений и самолюбия: куда ветер дует, туда и они. Есть «опасные» — такие, как Николай; эти постоянно в конфликте и с администрацией, и с воспитанниками, вынашивают всевозможные планы, плетут интриги и командуют своими местными «подданными». Как правило, они отбывают наказание за грабеж, бандитизм, злостное хулиганство. Ясно, что работать с такими — дело нелегкое. Есть «темненькие» — они замкнуты, но иногда у них происходят неожиданные срывы. Среди них нередки ребята, считающие, что их наказание незаслуженно, или переживающие какую-то другую душевную травму. Работа с ними тоже не сулит скорого успеха. И наконец, так называемые «положительные». Их не много. Можно с уверенностью сказать, что в колонию их привел нелепый случай, хотя среди них подчас можно встретить осужденных на длительный срок и даже убийц.

И тем не менее «деток» терпеть можно. Мальчишки вовсе не ужасные. Ужасно то, что они совершили, их дела. А в остальном, если бы не существовало «черного шкафа», если бы ничего не знать, многих воспитанников можно было бы назвать славными ребятами.

Находчивые, смекалистые, даже дисциплинированные и трудолюбивые, они производят куда более приятное впечатление, чем галдящая орава, иной раз высыпающая из дверей обычной школы. Такое же мнение складывается и у людей, которые по какому-либо поводу наезжают в колонию, бывают в зоне. Поначалу они с внутренней дрожью ждут, что на них уставятся тупые физиономии, раздастся зубовный скрежет и надо ежеминутно быть готовым к нападению с любой стороны. «А у вас тут совсем не плохо!» — удивленно восклицают они вскоре и даже испытывают разочарование при виде ухоженных газонов, асфальтированных дорожек и юношей, которые способны улыбнуться и даже вежливо поздороваться. Со спортплощадки слышны удары по волейбольному мячу, ребята прогуливаются, сидят на лавочках или читают вывешенную в витрине свежую газету. Если что и не нравится, так это голые затылки и одинаковая для всех форма, сшитая совсем не по последней моде. «Конечно, не плохо, а вы как думали? Настоящий пансионат, только видите — вон тот заборчик вокруг», — так отвечает на подобные замечания Киршкалн. Если же гости (а в особенности гостьи!), слишком расчувствовавшись, начинают вступаться за ребят, мол, вон тому симпатичному юноше надо бы разрешить отпустить волосы или дать какую-либо другую поблажку, то Киршкалн, любит иногда ужаснуть непрошеного адвоката сообщением, что, мол, этот симпатяга подзащитный заколол штыком свою родственницу — древнюю старушку, в поисках денег разгромил весь дом и, ничего не найдя, дом спалил, дабы скрыть следы преступления. A тот, что стоит с ним рядом, еще более симпатичный юнец, со скуки изнасиловал трех несовершеннолетних девочек. После таких справок восторги умеряются, их сменяют возгласы: «Невероятно! Быть этого не может!»