Андрейс Дрипе - Последний барьер

Разнообразные трудности будней колонии нельзя углядеть за время воскресного посещения. Невидимыми нитями тянутся эти трудности из «черного шкафа», переплетаются и петляют, неожиданно проявляя себя в скрытых взаимоотношениях воспитанников, в их «счетах», которые они принесли с собой оттуда, «с воли», и продолжают сводить здесь. Они дают о себе знать в разговорах и мыслях, когда снова и снова перед глазами ребят возникают самые яркие эпизоды из недлинной жизни, связанные с совершенным преступлением. А преступление не дает покоя, оно довлеет над ними как кошмар, медленно и неохотно выпуская жертву из своих цепких лап.

Когда-то и Киршкалн был в известной мере захвачен псевдоромантикой преступного мира, навеянной старыми детективными романами и чужими рассказами, но это было давно. Мираж развеялся, остался лишь тяжкий повседневный труд, реальная действительность, заставляющая шагать по грязи и видеть звезды над головой.

У жилого корпуса гудит электросигнал на обед, Воспитанники бегут строиться — в столовую опаздывать не принято. Киршкалн идет вместе со своим отделением. Его взгляд привычно и точно определяет — поровну ли поделены «пайки», достаточно ли хлеба, не раздались ли у кого-то вширь кусочки масла, а у других, соответственно, съежились. Дух «господ» и «холопов» время от времени дает себя чувствовать и влияет на честность дележки. В его отделении это бывает редко, но все же бывает.

Ребята едят много, и еды хватает, но спроси у кого угодно, и все в один голос заявят, что кормят плохо и порции малы. Это убеждение всеобщее, оно не обошло и тех, кто дома питался значительно хуже. К еде, что дают в колонии, положено относиться с презрением, этого требует престиж колониста.

Сколько ухлопано зря времени на разговоры с беспокойными мамашами! Никак они не хотят поверить, что их сыновья не влачат полуголодное существование. Правда, жарким или виноградом их не потчуют, но безусловно и то, что во многих столовых готовят хуже, чем здесь, а после ухода воспитанников под столом валяются куски хлеба. Матери терпеливо слушают, но не верят, а на свиданиях из сумок достают ветчину и копченую колбасу, апельсины и сгущенное молоко, чтобы подкормить «заморенное голодом» чадо продуктами, вырванными изо рта других членов семьи.

А парни заметно поздоровели, стали крепкие, как кони! Ведь в колонии регулярное питание, и ребята спят вполне достаточно — таковы требования режима. Не то что дома, где они ели когда придется, и спать ложились когда вздумается.

Киршкалн наблюдает, как обедают воспитанники.

Здесь тоже можно сделать кое-какие полезные выводы, которые в другом месте, может, и не сумеешь сделать вовсе. Культурный уровень семьи, в которой вырос мальчишка, за столом проявляется весьма наглядно. Иные свое место занимают, как окоп врага, — с шумом и гиком. Некоторые в первую очередь заглянут в тарелку к соседу — сколько тому налито и не обделили ли самого. Есть такие, что сразу выудят мясо и картофель, а потом уже хлебают суп, и такие, кто поступает совсем наоборот — лакомое оставляют на заедку. Есть и не в меру брезгливые — как, например, Хенрик Трудынь; он долго что-то ловит в тарелке, наконец выуживает и, подняв находку двумя пальцами, подвергает ее всестороннему изучению.

— Что ты там нашел такое интересное? — не удерживается Киршкалн. Покажи мне тоже!

— Пока трудно сказать. По-моему, волос. — Трудынь кладет предмет на край тарелки и делает вывод: — У поварихи привычка причесываться над кастрюлями. Хотя нет, — разочарованно приходит он к окончательному заключению, но мясное волоконце, принятое им за волос, все-таки оставляет на краешке тарелки.

— А если даже и волос, погиб бы во цвете лет?

— Ничего смешного нет. Когда моя мамаша находит в супе волос, она падает в обморок.

В этом Киршкалн не сомневался. Ему приходилось встречаться с матерью Хенрика. Эта дама способна в любор момент лишиться чувств, стоит ей захотеть.

Она работает в ателье мод, и, как сама говорит, у нее шьют самые высокопоставленные особы. «В Риге за меня дерутся, — добавила она. Теперь хороших портних раз, два — и обчелся».

— В нашем отделении будет новенький? — спрашивает Трудынь.

— Будет, — подтверждает Киршкалн.

— Как его звать? За что сидит?

— Узнаешь еще.

Киршкалн думает о Межулисе. Инцидент с учителем Крумом подтверждает грустную мысль о том, что достижений нет ни малейших. Перед взором Киршкална обычная картина: ложка Межулиса механически движется вверх и вниз, на лице тупое безразличие ко всему.