Андрейс Дрипе - Последний барьер

Наша задача сделать так, чтобы его везде ожидал крах, куда бы он ни ткнулся. Но это связано с некоторым риском. — Последнюю фразу Киршкалн произносит задумчиво. — А что делать? Ничего иного не остается.

— Риск в нашем деле будет всегда, — говорит Озолниек.

Бамбан потеет не меньше, чем на суде. Поначалу он все отрицает, и перед следователем стоит беленький и чистенький ангелок на краю облачка. «Нет, я ничего не знаю ни о каких деньгах. Неужели, — рука Бамбана поднимается к тому месту, где стучит его черное сердце, — вы думаете, что я могу тянуть с кого-то деньги? На что они мне?» Но следователь, увы, признает, что думает он именно так, как бы странно это ни показалось.

Проходит час, другой. Бамбана уводят назад в изолятор и берутся за Дукера. Бамбан нервно ерзает на деревянной скамье. Одиночество — компаньон неважный, и неизвестно, что Цукер говорит. Тоже, наверное, от всего отказывается. И вот опять комната следователя, снова вопросы. «Ясно, что не отпустят, что-то узнали, но что именно? Может, Мартышка уже раскололся?» — думает Бамбан.

Следователь листает какие-то бумаги, перекладывает исписанные странички.

— Ну, так как? — спрашивает он спокойно, даже улыбается. — Твои дружки умнее тебя.

Наконец Бамбан решается на частичную капитуляцию. Пристали к нему крепко, без пробоин в шкуре не обойтись, и сейчас разумнее пожертвовать копейками, чтобы сберечь рубли. Так Бамбан раскрывает тайну стула в кабинете начальника колонии, о чем знает один лишь он. Бамбан не такой дурак, чтобы, выполняя приказы Зумента, самого себя обидеть. Не все деньги, что ему удалось выжать из других, легли в общую копилку. Там, за оградой, не повредит утаенный от других капиталец, и кабинет начальника очень надежное место для хранения денег. На уборку сюда по внеочередным нарядам посылают довольно часто, и, когда дело дойдет вплотную к побегу, деньги можно будет без труда забрать. Кроме стула, есть еще пара тайников, о которых никому не известно.

Со страдальческим выражением лица, какое бывает у человека, решившегося очистить свою совесть и впредь не мучить ни себя, ни симпатичных работников колонии, Бамбан признается в том, что требовал деньги с воспитанника, мать которого искала помощи у начальника. Это был последний объект вымогательства, и интуиция подсказала Бамбану, что именно с него начались неприятности.

Цукер идет по тому же пути и тоже признается, что выпросил у двоих деньги, но насчет их местонахождения врет. Потом он божился, что деньги туда клал и если их нет, значит, кто-то подсмотрел и свистнул.

«Клянусь вам!» — он воздел к потолку свои длинные руки, наморщил лоб, и лицо застыло, как икона великомученика.

Ни тот, ни другой Зумента и Стругу не называли.

Да, они действовали на свой страх и риск; прикопить немного деньжат никогда, мол, не лишнее. Бамбан намеревался добытые деньга дать матери на улучшение пропитания, а Цукер хотел скопить немножко к предстоящему освобождению. Срок на исходе, всего восемь месяцев оставалось. Это немало, но значительно меньше, чем у других, кто на подозрении.

Им не верят, но других доказательств пока нет.

Вернувшись с работы в отделение, Зумент первым делом полез в тумбочку. Вместо своей красотки он обнаружил лишь отслоившийся лоскуток бумаги там, где было смазано клеем.

— Мою девочку зафаловали! — раздался блажной крик Зумента. — Она что, у них жрать просила?

Кое-что «зафаловано» и у других. Ребята проверяют свои тайники и кладовушки и некоторых запрещенных вещичек не находят на месте.

Зумент вопит о пропаже своей заграничной дивы, но на самом деле больше озабочен судьбой банки от гуталина, спрятанной за плинтусом. Нашли или не нашли? Глаза его так и тянулись к койке Калейса. Голову прямо-таки силком приходится отворачивать, чтобы взгляд не выдал его.

«Бамбана и Цукера нет, значит, им еще мотают душу», — невесело думает он, а вслух поносит воспитателей и контролеров:

— Все перерыли, собаки! Наверняка чего-нибудь увели!

Раскидав свои книги, он замечает, что пропала тетрадь с песнями.

— Ну точно, увели, я же сказал. Нам мораль читают, а сами тырят. Это чего — законно? — пытается разжечь страсти Зумент.

— У меня ничего не переворошили и не увели, — говорит Калейс.

— Только этого Зументу и надо.

— У тебя! Ты же чистенький. Говорильная труба начальства. У тебя разве возьмут? Глянь, может, еще подложили чего — конфету или шмат колбасы?