Андрейс Дрипе - Последний барьер

— В моем стуле?!

— Да, на прошлой неделе после ужина он мыл кабинет и, говорит, засунул под оторванную дерматиновую обивку десять рублей. Разрешите проверить, товарищ начальник?

— В этом стуле, говорите?.. — Озолниек подходит к стулу и берется за спинку.

— В этом самом, — подтверждает контролер, нагибается и просовывает через небольшую дырочку палец в сиденье; пошарив там с очень серьезным выражением лица, радостно восклицает: — Есть! — и протягивает к самому носу начальника сложенную десятку.

Озолниек слышит, как позади кто-то сдержанно хихикает. Он выжидает, пока закроется дверь за контролером.

— Ну, что вы на это скажете! — восклицает начальник колонии и потирает нос.

Воспитатели хранят вежливое молчание, один Киршкалн не может удержаться:

— Я не скажу ничего. Так будет лучше.

— Озолниек вскидывает взгляд на Киршкална. Они Давно и хорошо знают друг друга. Начальник знает, что Киршкалн — один из лучших воспитателей, я Киршкалн, в свою очередь, относится с искренним уважением к начальнику. «А на этот раз ты сел в галошу», — смеется прищуренный глаз воспитателя. Однако это добродушный смех, без ехидства, а Озолниек из тех, кто понимает юмор. Он слегка кривит худощавое лицо, достает сигарету, какое-то время борется с собой, но не выдерживает и взрывается громовым хохотом.

— Ах вы, черти эдакие! После собрания поглядите лучше в своих стульях!

После этой информации совещание, начатое на довольно высокой ноте вступительного слова, входит в обычное деловое русло. Основной вопрос: кто зачинщик сбора денег, один из «опасных» или их несколько и с какой целью копят деньги?

Многие считают, что Бамбан, Цукер и еще чья-то холуйская, еще не выловленная душонка действуют по заданию Зумента и Струги. Упоминают и пару других фамилий. То, что деньги обнаружены в отделении Киршкална, дает серьезное основание подозревать Зумента.

— А может, и сам Калейс замешан? — высказывает кто-то предположение.

— Ни в коем случае! — вскакивает со стула Киршкалн. — Если я кому доверяю в своем отделении, так это Калейсу. Все мы знаем: в нашей работе верить нельзя никому, и, возможно, эта горькая истина — порождение еще более горького опыта, но я так не могу.

Ведь Калейсу через две недели идти на педагогический совет для досрочного освобождения.

— Вот именно! Дома деньжата пригодятся.

— И ради нескольких десятков рублей он станет рисковать свободой! Но не в этом суть. Калейс не может быть замешан в таких делах, я его знаю.

— Надо вымотать правду из Бамбана и Цукера. Неужели так ничего и не говорят?

— К сожалению, пока ничего. Во всяком случае, ничего такого, чем можно было бы припутать кого-нибудь еще, — говорит Озолниек. — Они оба стреляные воробьи.

Причин для накапливания денег здесь обычно бывает три: покупка тайно приносимой в колонию водки, подготовка к побегу и — незадолго до окончания срока — охота прикопить, чтобы кутнуть на воле. Последний повод на этот раз кажется маловероятным — у всех, на кого пало подозрение, кроме Цукера, конец срока еще и не виден. Найденные плоскогубцы, нож и продовольственные запасы наводят на мысль о готовящемся побеге, конечно, при условии, если все это прятали те же самые воспитанники, что копили деньги.

Но возможен и другой вариант. Озолниек звонит следователю и после короткого разговора кладет трубку.

До сих пор нет доказательств того, что Зумент и Струга в сговоре. Бамбан с Цукером не выдают своих боссов.

Остается только продолжать следствие, вести наблюдение и ждать, какие результаты даст баночка из-под гуталина, положенная в тайник.

Когда все разошлись, Киршкалн подходит к Озолниеку.

— Ума не приложу, как мне быть с этим Зументом?

Не могу к нему подступиться, хоть тресни. На первых собеседованиях он был даже откровенней.

— Потому что почувствовал себя слишком уверенно.

Когда противника не принимают всерьез, то разговаривают с ним более или менее свободно. На мой взгляд, Зумента красивыми словами и благородными примерами не переубедишь, он нуждается в более мощных воздействиях.

— Первый удар он уже получил. И весьма болезненный. — Киршкалн вспоминает, как этот поверженный атаман валялся на койке, с головой закутавшись в одеяло. — И скоро получит следующий. Если мозги набекрень, то пусть на своей шкуре прочувствует, что его поведение, его проступки никуда не годятся. Такие люди способны к переоценке своих представлений о жизни, только оказавшись в безвыходном тупике. Теперь он действует исподтишка. И снова будет провал.