Андрейс Дрипе - Последний барьер

В конце концов, все опасения оказались напрасными. Большинство его ребят благополучно закончили школу или перешли в следующий класс. Все-таки в последний момент взялись за ум. Но хватит об этом думать. К чертям собачьим всю эту школу — завтра начинается отпуск!

Протокол готов. Крум складывает листы в папки, запирает класс и направляется в учительскую. Помещение, знакомое до последней трещинки в оконной раме! Плоские желтоватые плафоны на потолке, в которых — к великому ужасу дежурной медсестры — всегда скапливается пыль и дохлые мухи. А протирать их трудно — один уже треснул. «Кошмар, вы только поглядите!» — и сестра протягивает к потолку свой стерильный палец, будто там не высохшая за стеклом мушка, а труп человека. «Да ну! Что же там такое?»

Крум, который сегодня на свою беду дежурный педагог, подхватывает ее тон и в ужасе выпучивает глаза.

Тоненькая сестричка извиняется, белый халатик, шурша, юркает за дверь, но Крум знает, что в санитарном журнале будет злобное замечание по поводу непорядка в учительской. Она делает свое дело. Она в ответе за мух, за пыль, за то, чтобы действовали клозеты. «Цена человека — его труд» — вещает большой плакат перед школой. Но разве это труд — выискивать в плафонах дохлых мух? Ее товарки в больнице делают свое важное дело. Здесь же она деградирует и забывает даже то, что когда-то знала. Пыль да клозеты, перевязанный кому-то палец, смазанная йодом ссадина. Колонисты не болеют, здоровые, черти. А если парнишка проглотит иголку или запустит себе под кожу ацетон, его отвозят в больницу. В сущности, злиться на медсестру нельзя. Разве сам он чем-нибудь лучше?

В углу комнаты коричневый шкаф, дверцы сверху до половины застеклены. Там хранятся наглядные пособия, ящик с мелом, таблицы, классный циркуль, пожелтевший скелет кролика на черной лакированной дощечке и прочие более или менее потребные на уроках предметы. Директор считает, что мела расходуют слишком много, а таблицами пользуются слишком мало. Скорей всего, он прав. За шкафом подставка для карт. Это область забот Крума. «Много карт порвано, надо подклеить, товарищ Крум, Европа вконец драная».

И Крум с грехом пополам добывает двоих воспитанников, с которыми латает Европу, но ребятам неохота, и они мажут клеем где надо и где не надо.

Длинный, выкрашенный белой краской стол на массивных ножках и со множеством ящиков напоминает Круму о больнице. На таком столе было бы сподручно вскрывать трупы, и он не удивился бы, однажды утром обнаружив в своем ящике скальпели. Иногда Крум очень даже отчетливо представляет, как он лежит на этом столе вспоротый, а коллеги столпились вокруг и с любопытством глазеют, что же все-таки у этого Крума внутри.

Так вот, сюда ходит он шесть лет подряд. Сотни, тысячи дней — и всегда все одно и то же. Нет, в самом начале было по-другому — было и интересно, и своеобразно, подчас даже увлекательно. О, наивный, преисполненный энтузиазма мечтатель!

За окном бухает гром. Предавшись раздумьям, Крум не заметил, когда погасли солнечные пятна на стенах и на полу, а углы налились сумраком. Он поспешно прячет протоколы в директорский ящик, но уйти не успевает — полил дождь. Сперва это белые напористые струи, потом он чуть притихает, но еще достаточно сильный, чтобы промочить как следует, покуда доберешься до дому. И дождевик Крум не захватил.

С утра было так солнечно и ясно. Крум подходит к окну и смотрит во двор зоны, на мокрый лозунг «Цена человека — его труд». По стеклу катятся капли. Сперва мелкие дождинки сплываются друг с дружкой до тех пор, покуда образовавшаяся капля не отяжелеет настолько, что начинает ползти вниз, оставляя извилистый мокрый след. Копятся дождинки, копятся до того, что им уже невтерпеж оставаться там, где они есть.

Тридцать пять лет. Другие в его возрасте уже известны на всю республику. Крума не знает никто.

И знать не будет. Тех, кто работает в колонии, не принято упоминать, как, впрочем, и сами колонии.

«Цена человека — его труд». Но здесь могут работать лишь те, в ком живы иллюзии, либо те, кто не задумывается над вопросом, что они делают и для чего.

К первым он уже не принадлежит, до вторых еще не докатился. Озолниек сказал: «Если бы я тебя не знал, посоветовал бы подыскать работу в другом месте».

А разве Озолниек его знает? Он при своей энергичности и оптимизме никогда не сможет испытать душевное состояние, в каком пребывает учитель Крум. «Ты переутомился, летом отдохнешь, и все будет в порядке». Да, он переутомился, но еще большой вопрос, поможет ли Круму один только отдых. С каждой новой осенью ему все трудней приступать снова к работе. Все-таки, может быть, подать заявление об уходе?