Николай Павлов - Горячее лето

— Наша, выходит, не порядочная? — усмехнулся тот. — Не любит Петрович самодеятельности, — добавил бригадир, оглядевшись вокруг.

На другой день Карпов сам расставил рабочих. Одни убирали мусор, другие готовили прочные, обитые железом катальные доски для тачек, третьи мастерили вместительные ящики для растворов и подсобных материалов.

Хазаров налетел ястребом.

— Это ч-что такое? Почему остановлена кладка, по ч-чьему приказу?

— Пути сообщения поправляем. Чистоту наводим, Платон Петрович, — ответил Егоров, опустив глаза под гневным взглядом начальника.

— А ну, давай тачку.

Хазаров проворно навалил в тачку гору кирпичей и легко, ловко покатил ее по шатким доскам. В его движениях — уверенность, сноровка, физическая сила. Тачка шла быстро и ровно, как лошадь, почувствовавшая опытного наездника.

— Вот как надо! — сердито пробасил он, останавливаясь. — Уразумели?

В нарочитой резкости, почти грубости тона сквозила гордость. Им любуются, как актером на сцене — выдающимся актером.

Карпов поймал блеск в глазах начальника и хотел подойти объясниться. Вспыхнувшие на мгновение искры тотчас погасли, на лице проступили злые морщины.

— Санитарией да гигиеной некогда заниматься. Строить надо. Строить! — закричал Хазаров и пошел прочь.

Карпов ощутил, как к щекам прихлынула кровь, а тело напряглось, точно для прыжка. Если сейчас сорваться с места, дать волю закипевшим чувствам, можно потерять контроль над собой и наделать глупостей.

Так и простоял он, до боли прижимаясь спиной к штабелю кирпичей. Кирпичи были прохладные, и по спине бежали острые, неприятные мурашки.

Обиделся, видишь ли… Самолюбие задели. С каких пор ты неврастеником стал, Карпов? Хазаров прав: он — действует, он — организует. А что кричит — эка невидаль. В армии приходилось встречаться с разными начальниками. Резок — стерпи, а вот если глуп да труслив — беда.

В следующий раз, при встрече, Хазаров, как ни в чем не бывало, поведал Карпову свои горести и обиды: умельцев мало, материалов нет, а из обещаний и добрых намерений дома не построишь! Ему надо было отвести душу, пожаловаться на управление, которое думает исключительно о заводе, а жилплощадку кинуло на его, Хазарова, плечи.

Работы на «откупных» домах идут с перебоями, с заминками, с вынужденными «перекурами». То песку нет, то гвоздей, то досок для подмостей, то каменщики наделали браку.

С завистью, с тоской смотрел Карпов через забор на гигантские остовы цехов завода. Там настоящая стройка! Там техника, которую он изучал, знал, любил, к использованию которой себя много лет готовил. Вечерами он ходил в город. Ходил, смотрел, вздыхал. На поселке дела идут заведенным порядком помимо него, и он, кажется, не волен что-нибудь изменить.

И все-таки никогда Владимир Карпов не жил по принципу: стерпится — слюбится. Попал в тяжелое положение — ищи выход. Но кто поможет?.. Все равно — ищи, действуй!

«А пойду-ка я в партком», — решил Карпов.

Много ли в жизни — пятьдесят лет?

Федор Иванович Мироненко думал, что не так уж и много. Он не хотел поддаваться годам. Ходил подчеркнуто прямо, волосы тщательно зачесывал на лысину, брился каждое утро. Нет никакого права потакать своим слабостям. Полежи разок-другой на диване с газетой, и этот диван возьмет тебя в плен. Забудь однажды вычистить ботинки, смахнуть пыль с пиджака, — и вещи перестанут тебе подчиняться.

Еще хуже: вот эти длинные бумаги просмотрю завтра, журнал прочитаю послезавтра, комсомольского секретаря вызову в понедельник… Дудки!

И все-таки временами душу сковывала тяжелая внутренняя усталость. Вчера к дочери опять приходили два Вовки-спортсмена. Оба имеют разряды по футболу, по пинг-понгу и еще по чему-то. Оба высокие, стройные, оба вылетевшие со второго курса института. Исключили, правда, одного, шатена, философствующего скептика, а второй, блондин, ушел, дескать, из солидарности. И дочь им улыбается, особенно, должно быть, шатену.

Занятый невеселыми мыслями, Мироненко, проходя коридором стройуправления, заметил Карпова, хотел миновать его. Не понравилась ему кислая мина на лице молодого специалиста: «И этот, поди, с жалобой явился». Довольно ему жалобщиков. Сегодня утро начисто пропало: жена расписывала мужа-фронтовика, видного бетонщика. И пьет, и бьет, и дома не ночует…

Спохватившись, Мироненко резко обернулся, громко позвал:

— Инженер! Что ж вы прячетесь от меня? Здравствуйте.