Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Тот дрожащей рукой торопливо достал из кармана платок и, точно тампоном, промокнул им лысую голову.

У Каширина, видимо, вышло время, и он заторопился.

— У нас все, товарищи, — сказал Каширин, обращаясь к собравшимся. — Вы свободны. Да, — вспомнив, повернулся он к Матекину, — на письма эти, и особенно на сигнал старика Уханова, который жалуется, что ты его дочке выходных не даешь, — он указал взглядом на стопу бумаг, — отвечай сам, Дмитрий Иванович, как говорится, что посеял, то и пожни, но прежде прими меры. Нельзя допускать, чтоб колхозники на нас жаловались!

…Уже была вторая половина дня, вечное светило постепенно теряло высоту и силу, тускнело, и Матрена не на шутку стала беспокоиться: вдруг Каширин не приехал, пообещал, а возможности такой, чтоб заскочить в Кирпили и решить ее вопрос, не сыскал, мало ли что могло выбить из колеи, а? К ней даже закрадывалась мысль отпроситься у своей новой напарницы, рыжей и веснушчатой Лидухи, жены бригадира полеводческой бригады Губанова, но тут неожиданно на птичник примчалась Анюта.

— Ай случилось что? — испуганно уставилась на нее Матрена.

— Нет, нет, — Анюта перевела дыхание, — ничего, теть Матрена, не случилось, как раз наоборот, все нормально.

— Чего ж ты бежала тогда, как полоумная?

— От радости, теть Матрена, от радости. — Анюта раскрыла широко руки: — Теть Матрена, Матрена Савельевна, меня опять перевели к вам, мы вместе работать будем, как и раньше!

— Кто сказал?

— Сам председатель… — Анюта не успела договорить: к птичнику подкатил красный «Москвичок», матекинский. Дверца машины открылась, и из нее вышел Митяй.

— Подь сюда! — поманил он пальцем Матрену. — Ну что, добилась своего, Булавина?

— О чем ты, Дмитрий Иванович?

— Не притворяйся, не притворяйся, будто ничего не знаешь и не догадываешься. — Надо лбом промеж бровей у Митяя обозначилась складка. — Визит Каширина в наш колхоз — твоя работа?

— Моя. А что? — Матрене терять было нечего: пусть знает, как над одинокой женщиной измываться!

— Ничего… — Митяй вытер платочком лысину. — Я так и понял: он из-за тебя приезжал, потому что он говорил много и о многих, а о тебе и словом не обмолвился. Прием известный, так сказать, косвенный.

— Чего-чего? — переспросила Матрена.

— А, — отмахнулся Митяй, — тебе, Булавина, этого не понять. — На круглом лице его то загорались, то гасли радужные очажки, напоминавшие чем-то светофорные огоньки. Некоторое время он постоял молча, поиграл желваками. — Я приехал, чтоб узнать у тебя, Булавина, — заговорил он снова, — на завтра все сготовила?

Матрена уставилась удивленно на Митяя:

— Что значит — «сготовила»?

— Я интересуюсь: к мазке собралась? Ну, с людьми договорилась? Глина, солома, бочка с водой у тебя имеются?

Матрена по-прежнему ничего не понимала.

Митяй обозленно гаркнул:

— Завтра и послезавтра в колхозе выходные. Так что пользуйся случаем — мажь, только больше жаловаться не жалуйся! — Он выпалил все это, затем развернулся, сел в машину и укатил прочь.

Матрена долго еще потом находилась в оцепенении, пока вдруг не увидела Анюту и не спохватилась:

— Ты-то что тут стоишь?!

— А вы, теть Матрена, чего? — вопросом на вопрос ответила Анюта. — Домой, домой спешите. Дмитрий Иванович мне велел нынче подежурить за вас, чтоб вы своим делом занялись, личным.

— И-эх-ма! — от удивления Матрена хлопнула себя по бокам: — Поворот так поворо-от! Неуж Митяй так и распорядился?

— Так, теть Матрена, так! — торжественно воскликнула Анюта.

— Это наверняка в лесу какой-то зверь издох, коль Митяй, этот черт лысый, обо мне заботу проявил, иль Каширин ему гайки подкрутил, и он из кожи теперь лезет, чтоб выйти сухим из воды. Митяй есть Митяй, я его знаю!

…Матрена, кажется, все сделала, высунув язык, обегала все Кирпили и всех упросила, которых намечала, чтоб они завтра пришли подсобить ей, кроме того, договорилась с Васюткой, двенадцатилетним сынишкой Губанова, и тот пообещал, что пригонит из конюшня лошадей, потом поездит на них, помесит замес; не забыла она и о куховарках, пригласила Ульяну и жену Хромова Ангелину — две эти бабы, одна старая, другая молодая, большие спецы по приготовлению закусок, на них можно положиться; что касалось глины, то мужики ее, решила Матрена, утром перекопают, размельчат; в остальном же все было вроде в норме.

Вечерний сумрак, опустившийся на Кирпили, густел и густел; вернулись с полей голосистые бабы; пришло с пастбища стадо коров; не унимался только ребячий гвалт, далеко слышался окрест, — ей, детворе, вечно нет покоя.