Дверь палаты была стеклянной. Он постучался, вошел, стал искать глазами Юру. И вдруг один из больных, тощий и желтый, заулыбался.
— Не узнал?
Это был Юра. Вернее, то, что осталось от него. Он долго скалился, но его глаза были бессмысленны, как пуговицы.
— Ну вот еще! — обиделся Росанов. — Что значит не узнал? Ну ты, Юра, даешь!
Он укоризненно покрутил головой.
Потом взглянул на Юрины истонченные, ставшие безволосыми запястья и смутился.
— Кого видел? — спросил Юра.
— Ирженина. Он сейчас процветает. Бороздит просторы пятого океана. Сжимает в мозолистых руках штурвал. Чего тебе принести? Может, приемник?
— Ничего не надо. Как Нина? Чем сейчас занимается?
— А-а, позирует.
— Возьмешь мой винчестер.
— Как так «возьмешь»?
— Тебе перешлют.
— Кончай глупые шутки. Он тебе самому пригодится.
Юра ухмыльнулся:
— Вряд ли.
— Не болтай глупостей. Есть такая современная русская пословица: «Длинный язык — находка для шпиона».
И вдруг Юру прошиб пот от боли, он глотнул воздуха и овладел мускулами своего лица — Росанов почувствовал восхищение перед стойкостью друга. И подумал, что их пустой разговор ничего не значит по сравнению с болезнью.
Юра о чем-то задумался. Вряд ли о прошлой жизни.
— Хочу придумать способ не бояться смерти, — сказал он, силясь улыбаться иронически, — больной с соседней койки глянул на него с ненавистью, — я тут насмотрелся. Очень неохотно переселяются туда, где нет страданий…
Он ухмыльнулся и стал чем-то похож на прежнего Юру — несгибаемого железного человека, «идеолога».
— Хорошо бы, — кивнул Росанов, — у тебя есть бумага и ручка? Я принесу. Запишешь?
— Да, да, принеси, — сказал Юра, давая другу возможность хоть что-нибудь сделать для него, — одним словом, надо забыть себя, свое тело.
Он смутился убогости своего объяснения.
«А махну-ка я к Нинке, — подумал Росанов, выходя из больницы, — она как раз живет на этой же трамвайной ветке», — пояснил он себе, как будто это могло иметь какое-то значение.
Соскочив с трамвая, он пошел к Нине, беспечно насвистывая некую сборную цитату из современных, довольно бессмысленных песен, вколачиваемых в нас с утра до вечера.
Дверь раскрылась тотчас, будто Нина ждала его.
Он нахмурился, застыв, как при игре в «Замри».
— Что уставился, как на новые ворота? Заходи, — сказала Нина с грубоватостью стюардессы, которая не в рейсе.
— А-а, да, да, — пришел он в себя.
Шагнул в прихожую — Нина улыбнулась, подталкивая его к двери своей комнаты, а сама двинулась на кухню. Он уставился на ее полные ноги — она обернулась, — он отвел взгляд и подмигнул ей — она показала ему язык.
«Она и понятия не имеет, что я вспомнил, как вломился не в тот кабинет и увидел женщину, похожую на Люцию Львовну. И чтоб не думать о ней, поехал сюда. Впрочем, и она, поди, думает обо мне такое, чего я и вообразить не сумею».
Он подошел к окну. Потом выключил свет и увидел звезды над пущенной у самого горизонта ярко-синей полосой. Далеко внизу проносились поезда, стекла дрожали. Он вспомнил, что днем никогда не слышал поездов и не замечал этого стрекозиного жужжания стекол. Вдали беззвучно прошел самолет, возникая в темноте от вспышек красных «мигалок» и тут же исчезая.
«И все-таки Нинка — авиационная дама, хотя ничего в авиации путем и не смыслит, — подумал он, глядя на возникающий каждый раз в новом месте самолет. — А вдруг он упадет? Пламя, скольжение на крыло… Что за чепуха лезет в голову! С чего бы ему падать? Техника сейчас надежная».
Самолет скрылся и уже печатал свой пунктир за стенкой.
— Ты зачем выключил свет? — спросила Нина, входя в комнату и осторожно размещая на столе тарелки.
— Гляжу в окно.
— И что увидел?
Она подошла к нему и тоже стала глядеть, раздумывая, что могло привлечь его внимание. Он услышал ее дыхание. Она, улыбаясь, медленно повернула к нему свое лицо. Он медленно протянул руку и обнял ее. Она сейчас походила на ту недоступную стройную стюардеску с приподнятым подбородком, опущенным взглядом и твердыми ударами каблучков в асфальт, какой была несколько лет назад (он видел ее еще студентом — на практике).
Всю ночь мимо шли поезда.
Утром он сидел, опершись локтями о подоконник, и курил. Нина бессмысленно ходила по комнате и что-то искала.
— О-о, башка трещит! — причитала она. — Ведь должны же быть где-то таблетки. Я брала анальгин — это я точно помню.
За окном, внизу, за холодными, цвета неба, рельсами, был поблекший от близости города сосновый лес. За лесом поднимались строительные краны. Кружились, мерцая, белые голуби. Иногда они так поворачивались, что исчезали совсем, но вдруг вновь возникали, как мигающие белые лампочки.
Читать дальше