Франц Таурин - На Лене-реке

Вечерний гудок прервал его мысли. Василий поразился: казалось, всего несколько минут прошло, как он, получив повестку, подошел к своей машине.

Василий остановил машину, тщательно обтер ее, сходил в кладовую, наполнил масленку и, заботливо смазав все детали машины, подвел к ней начальника цеха.

— Вот, Роман Михалыч, сдаю машину в полном порядке. Накажи, кто будет после меня работать, чтобы берег ее. А теперь до свидания. Кто знает, когда придется свидеться. Ну, не поминайте лихом.

— До свидания, Василий Михайлович. Ждать тебя будем, — ответил Юсупов и крепко пожал руку Василию.

У заводских ворот Василий встретил Сычева. Тот удивился.

— Что так поздно? С повестками все с обеда по домам ушли. И то времени мало, а каждому собраться да попрощаться надо.

— Вот и я прощался, Федор Иванович, с цехом, с верстаком и машиной.

Старик пристально посмотрел на Парамонова и, как-то особенно тепло улыбнувшись, сказал:

— Это правильно, Вася. Для рабочего человека это все родное.

Проводив приветливым взглядом Парамонова, Сычев не спеша зашагал в цех. Около гаража ему повстречался запыхавшийся Мишка Седельников.

— Прощевай, дядя Федор, — весело крикнул Мишка, поравнявшись с Сычевым, — вот уезжаю и я. — Он взмахнул небольшим белым листком.

«Повестка», — подумал Сычев.

— Ну, в добрый час, Михаил. Не посрами своего рабочего звания. За Родину идешь воевать.

На оживленном лице Мишки появилось выражение растерянности, и, глуповато улыбнувшись, он возразил:

— Не воевать я. Я завербовался, дядя Федор.

— Куда завербовался?

— В Северный порт. На строительство.

— С чего это ты так разом? — уже недружелюбно спросил Сычев.

— Нужда там в рабочих большая. Ответственное строительство.

— Что ж это тебя на ответственность-то только теперь потянуло? — еще строже спросил Федор Иванович.

— Вербуют. Стало быть, требуется на важное дело, — ответил Мишка, уклоняясь от пристального взгляда Сычева. Но тут же резко вскинул голову и, осклабившись, нагло глядя ему прямо в глаза, произнес:

— И при чем тут война, папаша? «Мы мирные люди, и наш бронепоезд стоит на запасном пути». Понятно?

— Гнида ты, — скрипнул зубами Сычев, — гнида! — И сплюнул в сторону Мишки.

Шурик, как всегда, встретил отца на пороге. Василий подхватил сына на руки, но вместо того, чтобы усадить мальчугана на плечо, чего с нетерпением ждал Шурик, отец прижал его к груди и молча долго, безотрывно глядел в прищуренные глаза, излучавшие искорки безмятежного детского счастья.

По этой молчаливой сцене Таня поняла все.

— И тебе, Вася? — тихим, прерывающимся голосом вымолвила она, и слезы блеснули в уголках ее глаз.

Как ни готовил себя к этой минуте Василий, но тут почувствовал — дрогнуло сердце. И чтобы скрыть свою слабость, хмуро сказал:

— Что ж, поди, я не хуже других.

Но тут же понял — не то надо было сказать.

Не спуская с рук сына, Василий подошел к неподвижно стоявшей Тане, крепко обнял ее и тихо, ласково сказал:

— Не плачь, Танюша. Слезой разлуку не укоротишь.

— Кабы только разлука… Страшно мне, Вася, — ответила Таня, пряча лицо на груди мужа, — знаю я тебя… ты везде первый пойдешь… в самое опасное место.

— Так неужели ты хотела бы, чтобы я за других хоронился?

— Нет, нет, Васенька!.. Не обижайся на меня… Знаю, не был и не будешь ты трусом! А на слезы мои не сердись, милый.

Шурик, обеспокоенный взволнованным шепотом матери, потянулся ручонкой к ее лицу, коснулся мокрой от слез щеки и, подняв к отцу широко раскрытые глаза, спросил не по-детски серьезно:

— Папа, а почему мама плачет?

И снова у Василия дрогнуло сердце. И снова горячей волной всплеснулась ненависть к врагу.

Вечером к Парамоновым пришел Сычев.

Василий поставил на стол пол-литра. Но сегодня вино не манило. Хозяин налил по второй, и водка долго стояла в граненых стаканчиках, а друзья вели неторопливый задушевный разговор.

Таня, внешне спокойная, время от времени подсаживалась к столу и даже почти весело отвечала на вопросы Федора Ивановича.

И только когда занятые разговором мужчины не могли ее видеть, взор, устремленный на Василия, выдавал всю глубину тревоги, охватившей ее.

Пароход тесно прижался к приземистому голубовато-серому дебаркадеру. На борту его безлюдно. Не заметно обычной перед отплытием суеты. Только клубы густого темного дыма, вырывающиеся из широкой трубы парохода, говорят о скором выходе в рейс.