Сергей Снегов: Раскаяние

Это произошло в столовой, в первый же день по приезде Вержицкого. Вержицкий не узнал высокого седого человека, не спускавшего с него глаз. Но Колотов обладал лучшей памятью на лица, он подошел к столу Вержицкого, спросил усмехаясь:

— Неужели так изменился, что даже вы не узнаете? А я сразу вас признал — постарели немного, но вид тот же — в общем и целом и в основном, как говорят.

— Колотов, вы? — ахнул Вержицкий, вставая.

Они пожали над тарелками руки друг другу. Колотов сел на свободное место. Он снова заговорил первый:

— Да, текут годы. Иных уж нет, а мы далече — от старого своего вида. Ну, рассказывайте — где вы, с кем ругаетесь? Не ругаться, конечно, не можете — характер не позволяет. А знаете ли, что я вас искал? Долго искал, через отделы кадров, через знакомых. Черт знает, куда вы запропастились, никаких следов не оставили.

— Я ушел из системы нашего министерства, — пояснил Вержицкий. Он не удержался. — А вы следы видные оставляли — с блеском пустили обогатительную фабрику, место высокое заняли.

— С блеском, с блеском, — повторил Колотов, хмурясь. Он невесело усмехнулся. — И место, конечно, высокое. А через неделю поеду крупный совнархоз организовывать. Не в этом суть.

— В чем же? — поинтересовался Вержицкий. — Не скромничайте, все по-вашему вышло.

— Не совсем, — спокойно возразил Колотов. — Скорее по-вашему оборачивается — потому и разыскивал вас.

Всего мог ожидать Вержицкий, но не этого неожиданного признания. У него на секунду перехватило дыхание. Колотов наблюдал за ним точно так, как прежде это делал, — тяжелым, испытующим взглядом, люди боялись этого взгляда больше крика и выговоров.

— Как же это получается? — спросил наконец Вержицкий. — Селезнев ваш высоких процентов извлечения металла добился — неслыханные до сих пор показатели.

— Прохвост он, этот мой Селезнев, — угрюмо ответил Колотов. — К докторской степени дорогу пробивал — вот истоки этих неслыханных показателей.

— Слушайте, рассказывайте подробнее! — потребовал Вержицкий. — Я ничего не понимаю. — Он нервно провел ладонью перед глазами.

Колотов рассказывал долго, он не торопился, — каждый пустяк имел для них значение, нужно было все обстоятельно рассмотреть. Так оно и шло, это дело, с самого отъезда Вержицкого: Селезнев энергично испытывал руду, проектировщики проектировали, а он, Колотов, подталкивал всех — исследователей, проектировщиков, строителей. И не прошло двух лет, как обогатительная фабрика была успешно сдана в эксплуатацию. Даже у тех, кто сомневался еще в научном значении работы Селезнева, сомнения отпали, все найденные им закономерности подтверждались на практике, фабрика работала с неслыханной эффективностью. В этот период с Колотовым случилось несчастье, пришлось выехать из Заполярья. Скоро выехал и Селезнев — для защиты диссертации. Обратно он уже не возвратился, возглавил крупную лабораторию в институте. А затем все покатилось вниз. На руднике вскрыли глубинный массив руды, закономерности путались, противоречили одна другой. О высоких показателях речь уже не идет — мощностей обогатительной фабрики не хватает, чтобы полностью снабдить заводы комбината концентратами. Одна комиссия сменяет другую, пришлось и Селезнева оторвать от его теперешних занятий. Он, конечно, оправдался — для тех руд, что им испытывались, данные его были верны, это и опытом работы фабрики подтверждено. Ну, а если дальше руда изменилась, он ничего не может поделать — такого уникального месторождения за несколько лет не обследовать полностью, хватит на целое поколение ученых.

— Формально он прав, конечно, — сумрачно закончил Колотов. — Вот тут я и вспомнил, с какой яростью вы боролись со мной, и пустился вас разыскивать. Вы один понимали всю сложность проблемы, это сейчас надо признать. Могу сказать одно, — он опять невесело усмехнулся, — слышали бы, как я ругал себя, как раскаивался, что не сумел удержать вас, были бы вполне удовлетворены — ваша взяла. И что больше всего меня бесило — ведь почувствовал, что неспроста вы удираете от Селезнева, сразу решил — не отпущу, а не устоял, когда вы накинулись на меня.

Но Вержицкий не испытывал удовлетворения — все снова удивительно запуталось. Его не утешало позднее признание его правоты, нет, вовсе не его взяла. Пусть он даже и прав был, отстаивая свой путь исследований, — он ошибся в другом, сейчас эту трагическую ошибку не исправить. Он не знал самого себя, ему казалось, он действует из высоких побуждений, — сколько горькой гордости было в том отречении от многолетней работы, от главного дела его жизни. А по сути им руководило мелкое себялюбие, боязнь уколов и критики. Нет, подлинно любящий свое дело человек не сбежал бы так трусливо, он остался бы, вовремя сумел бы все повернуть в нужную сторону. И о Колотове он думал неправильно. Колотов мог бы сказать: вот был я руководителем, все шло хорошо, уехал — сразу разладилось. Другие не отказались бы от такого лестного для себя объяснения, а он прямо признается, что его вина, не собирается себя обелять.