Сергей Снегов: Раскаяние

Вержицкий ответил, волнуясь:

— У меня нет другого выхода, поймите. — Он воскликнул с болью: — Знаю, что прав, потом все это увидят сами, а сейчас ничего не могу доказать.

В тот же день Колотов вызвал Вержицкого к себе. У подъезда стояла машина главного инженера, шофер Яков дремал, положив голову на баранку. Вержицкий поднял воротник и тихо прошел мимо. Но Яков за долгие годы службы у Колотова приучился спать лишь одним глазом. Он нагнал Вержицкого через несколько домов и упрекнул, распахивая дверцу:

— Выговора старому приятелю пожелали? Садитесь, Степан Павлович.

Колотов принял Вержицкого сразу — на столе у него лежало заявление.

— Чепухи этой не подпишу, — чуть не крикнул он Вержицкому. — Что это вам взбрело в голову — полжизни сознательной комбинату отдали, а сейчас в кусты? Берите назад заявление, рано вам еще на южные пляжи, рано!

У Вержицкого потемнело в глазах от бешенства. Еще никто не вызывал у него такой ненависти, как этот властный, грубый человек.

— Не возьму назад заявления! — сказал он сдавленным от злобы голосом. — И сами вы никуда не денетесь — подписывайте! Заключение врачей отменять вам не дано права.

Колотов сурово и настороженно вглядывался в Вержицкого, потом ворчливо отозвался:

— А я не очень уважаю заключение наших врачей. Ваши девочки, — он пренебрежительно ткнул в подписи на справке, — все что угодно напишут человеку, который десяток лет провел в Заполярье. Будете спорить, назначу новую экспертизу, профессоров приглашу. Но лучше до крайности не доводите. Идите и спокойно работайте. Или прямо выкладывайте, что за этим заявлением скрывается.

— Не буду я у вас работать! — крикнул Вержицкий, теряя самообладание. — Не нужна вам моя работа!

Колотов встал из-за стола. Теперь он стоял рядом с Вержицким, — Вержицкий отодвинулся, ему казалось, что Колотов бросится сейчас на него с кулаками.

— Еще раз спрашиваю, что за всем этим кроется? — грозно сказал Колотов. — С Селезневым не согласны, что ли? В чем не согласны?

На минуту острое желание бросить Колотову в лицо обвинение в верхоглядстве овладело Вержицким. Он тут же взял себя в руки. Он вспомнил, что ничего не может доказать, не в силах опровергнуть ни одной из закономерностей, открытых Селезневым. Всякое его слово о расхождениях с Селезневым будет расценено как сведение мелких счетов. И не Колотову жаловаться на Селезнева — разве он не разносил Вержицкого на техсовете, разве не его ставленник Селезнев?

Вержицкий угрюмо проговорил:

— Речь не о расхождениях, а о том, что нельзя мне больше тут. Здоровье не позволяет, да и не нужен я — сами нашли мне квалифицированную замену.

Однако Колотов не был удовлетворен, он раздумывал. Вержицкий видел, что Колотов ему не верит, и горько усмехнулся. Дураком нужно быть, чтобы поверить в такие кисло-сладкие объяснения — дураком или человеком, вовсе не знающим Вержицкого. Колотов не дурак, нет, и Вержицкого он хорошо знает — скоро десять лет, как они ругаются. Как бы там ни было, Колотов его отпустит — дороги назад нет.

Колотов, хмурясь еще больше, объявил решение:

— Отпустить вас не могу. С кем работать будем, если таких, как вы, увольнять? Больны — направим в лучший санаторий, на сокращенный день переведем. В общем, так — заявление ваше рву, а вы остаетесь.

Он протянул руку к заявлению, Вержицкий вырвал бумагу и швырнул ее на стол. Он весь затрясся. Давно накапливаемая ярость вырвалась наружу бурно и безобразно. Он стучал кулаком, выкладывая Колотову все, что о нем думал. Колотов менялся в лице, то краснел, то бледнел, уши его стали бурыми, глаза сверкали. Но он не прерывал Вержицкого, он слушал все, все до конца — еще не было в его инженерской деятельности случая, чтобы так швыряли ему в лицо оскорбления, чтобы так много их было, оскорблений, чтоб так они были обидны. Потом он вновь потянул к себе заявление, размашисто подписал и подвинул Вержицкому.

— Хамом меня называете! — произнес он с угрюмым презрением. — Хоть бы раз себя послушали, уважаемые товарищи!

Он опустил лицо к столу, раскрыл папку — больше не было в его жизни Вержицкого.

Это была тяжкая операция — из души вырвали животворящий кусок, душа кровоточила. Вержицкий метался по стране, не находил себе места. В министерстве ему предложили на выбор несколько заводов — ни на одном он не осел, это были временные пристанища, полустанки жизни: то работа казалась скучной, то начальство было неудачное, то климат не подходил. Вначале ему шли навстречу, он привез хорошие характеристики — Колотов не поднялся на мелкую месть, подписал все, что заготовили Селезнев с Анучиным. Но каждый следующий шаг был шагом вниз — к менее интересной работе, к хуже оплачиваемой должности. Вержицкий начал подумывать о переходе на пенсию, до пятидесяти осталось немного — последнее место (начальник смены опытного химического заводика) было выбрано именно из этих побуждений. Здесь он осел и, как рассчитывал, надолго.