Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

— Фельетон еще не напечатали, — сказала Любочка. — Матушкина заколебалась.

Фельетон, фельетон… Я о нем здесь и забыла.

— Любочка, а где мне жить, когда я вернусь? Напомни Матушкиной, что мне жить негде.

— Хорошо, — сказала Любочка, — я напомню.

— Почему ты со мной говоришь таким голосом?

— Нормальный голос, — ответила Любочка, — что ты цепляешься?

Я прожила в «Русском поле» неделю. Передала по телефону еще две корреспонденции. Новоселы, которых я привезла сюда, вначале выказали ко мне интерес, потом поостыли. У них была своя жизнь, которую я не знала. Зато в школе, в которую я ходила каждый день, встречали меня с почтением. Вожатая бежала мне навстречу и говорила, будто сдавала рапорт: «Мы учли ваши советы, шефство старшеклассников на фермах начинает разворачиваться…» А вот совхозный умелец Григорий Петрович, облегчивший участь племенных коров, завидев как-то меня на тропке, сошел в снег и довольно долго ждал, отвернув голову, когда я пройду. И я поняла: нельзя заживаться корреспонденту на одном месте. Круглые цифры становятся некруглыми: не пятьсот коров на ферме, как я написала в статье, а пятьсот две. Фамилии оживают, становятся лицами и смотрят на тебя то с насмешкой, то с испугом, а то и вообще подчеркнуто не смотрят.

Накануне отъезда пришла газета с фельетоном «Вечный жених». Шубкин не просто опять победил, а победил с фанфарами. Я позвонила в редакцию. Трубку взяла Анна Васильевна.

— Я завтра выезжаю.

— Выезжай, — сказала она.

— Это ты от себя говоришь, — спросила я, — или согласовано с Матушкиной?

— Это я говорю. — В голосе Анны Васильевны звучал непривычный металл.

— А где я буду жить?

И тут Анна Васильевна рявкнула:

— Под забором! Кстати, ты не помнишь, где твой комсомольский билет?

— В письменном столе, в нижнем ящике. Ящик закрыт на ключ.

— Твой билет в райкоме комсомола! — Анна Васильевна не стала ждать, что я на это скажу. Голос ее исчез, как растаял. Телефонистка мне объяснила: «Абонент повесил трубку».

Ни Любочка, ни Анна Васильевна не могли мне рассказать, что случилось с моим комсомольским билетом. В редакцию два раза приходила секретарь райкома комсомола Аля Галушкина, о чем-то вела разговор в кабинете редактора, был там и Шубкин.

— Может быть, взносы не уплачены? — Любочка сочувствовала мне.

— Уплачены.

В конце дня меня вызвали к редактору.

В кабинете их было трое: Матушкина, Галушкина и Шубкин. А на столе, как подстреленный воробей, лежал мой серенький комсомольский билет. Матушкина стояла у окна и глядела на улицу. Аля Галушкина сидела за ее столом. А Шубкин примостился у двери на стуле.

— Где ты его взяла?! — спросила Галушкина и поднесла указательный палец к моему билету.

— Мне его вручили. Я вступила в восьмом классе в комсомол, и тогда мне вручили этот билет.

— С листками, вырванными из чужих комсомольских билетов? — спросил сидевший у двери Шубкин.

Я не поняла, о чем он спрашивает, и сказала ему:

— Говори понятней.

И тогда они все обиделись и заговорили хором. Все их слова сводились к одному вопросу: где я взяла комсомольский билет?

Какая-то черная беда кружилась надо мной. Еще не понимая, чего от меня добиваются, я потребовала:

— Пусть Шубкин выйдет отсюда!

Никто и не подумал откликнуться на мои слова. Матушкина стояла у окна, опустив голову. Это она зазвала меня на работу в редакцию, не представляя себе, какой ужасной «слепой» ошибкой я окажусь. Шубкин подошел к столу, протянул свою дохлую, отмытую до белых пятен руку к моему билету и вытащил из него два голубых листка-вкладыша.

— Что это? — спросил он Галушкину, протягивая ей листки.

— Это вкладыши, — стала она подробно, словно не одному Шубкину, а и мне с Матушкиной тоже, объяснять, — кто давно в комсомоле, тот каждые два года получает такой листок-вкладыш, потому что все странички билета уже заполнены цифрами взносов.

— Это не вкладыши, — зловещим голосом заявил Шубкин и вручил голубые листочки Матушкиной. — Посмотрите и скажите: что это такое?

Они словно разыгрывали передо мной отрепетированную заранее пьесу. Когда Матушкина взяла листки, глаза ее стали круглыми, испуганными.

— Это не вкладыши, — сказала она, — а вырванные странички из чужих комсомольских билетов. По левому краю даже остались ржавые следы скрепок.

— Мы подали запрос в комитет комсомола ее института, — Галушкина глядела на Шубкина словно докладывала ему, — но лучше будет, если она сама здесь во всем сейчас признается.