Тулепберген Каипбергенов: Ледяная капля

Бывают среди клиентов и такие, которые, видно, поев плова, вытирают сальные пальцы о свои сапоги либо ичиги. Начнешь чистить, жирные места сразу проступают темными пятнами. А иной подходит, не счистив грязь и глину.

Не станешь же каждого укорять! Но на душе становится нехорошо, особенно если такой человек смотрит на тебя свысока да еще капризничает.

Как-то пара щегольских ботинок свернула с тротуара в мою сторону, и один из них, желтый, запачканный грязью, шлепнулся на ящик передо мной. Я поднял голову. Вижу, стоит пижон в шляпе, при галстуке — лицо его показалось мне знакомым — и указательный палец направлен на ботинок:

— Катастрофа!

Как я порадовался в эту минуту, что, занятый своими ботинками, он не обратил на меня никакого внимания! Ведь именно при этом человеке разыгралась та ужасная сцена с Бегджаном!

Я торопливо стал счищать грязь с его ботинок, а когда взялся за щетки, заметил легкую тень, которая легла на порог моей будки: передо мной стояла улыбающаяся Зияда!

Я так и застыл с поднятыми щетками в руках. Как она меня нашла? И зачем?

Зияда, будто не замечая моего смущения, протянула завернутые в газету туфли.

— Пожалуйста, если не трудно, поднови их. Я на обратном пути заберу.

Пижон, рассевшийся было на стуле, мигом вскочил с места и предложил Зияде сесть.

— Честь и слава женщинам! Не уступать им место — феодализм! Катастрофа! Прошу, прошу, я могу и обождать.

Несмотря на возражения, он принудил Зияду сесть, а сам пристроился на скамеечке. Волей-неволей я был вынужден взяться за туфли девушки. А язык пижона — про себя я окрестил этого типа Катастрофой — работал безостановочно:

— Навои изрек: „Творец создал стан ее по длине ее кос“. Гениальные слова! Катастрофа! Верьте мне, я окончил филологический факультет!..

Его словоизвержения, особенно намек на прекрасные косы Зияды, раздражали меня. Но и Катастрофа заметил, что Зияда не обращает на его слова никакого внимания, зато ко мне подчеркнуто доброжелательна. Тогда он попытался унизить меня.

— Жалкое занятие — чистка обуви! Эта работа не имеет будущего. При коммунизме те, у кого нет иной профессии, останутся на бобах — их заменят автоматы…

Я изо всех сил работал щетками. Хотелось одного: чтобы Зияда поскорее ушла. Но она спокойно взглянула на Катастрофу и ответила:

— Конечно, не у всех профессий есть будущее, так же как и не у всех людей. Наиболее полезны те, кто умеет работать головой и руками, а не только языком.

Я ликовал. „Умница, Зияда! Молодчина!“ — кричал я про себя, а щетки мои работали всё проворнее.

Однако Катастрофа, видно, был из числа тех типов, кому все как с гуся вода.

— Три ноль в вашу пользу! — вскричал он, будто они с Зиядой вели самый дружеский разговор, а потом сделал даже попытку проводить ее, не дочистив свой второй ботинок.

Я сердито напомнил ему об этом. Он посмотрел растерянно вслед Зияде, которая дружески простилась со мной, а в его сторону даже не взглянула, и со вздохом снова уселся на стул. Нет, положительно человек этот был наглецом невероятным: он и вздохнул-то нарочито громко, вроде бы с издевкой. Мол, ничего, на этот раз не выгорело, зато в другой все будет в порядке.

А я-то боялся, что Зияда станет презирать мою работу!

Вечером, когда студенты наши ушли гулять, а я сидел на скамейке, отдыхая после работы, подошла Зияда. Она стала передразнивать Катастрофу: как он вскочил со стула, расшаркался, как со сладкой улыбочкой раскрывал рот, говорил. Я не мог удержаться от смеха. Вот уж не догадывался, что она такая мастерица высмеивать глупое и нелепое.

— Воровать стыдно, лодырничать стыдно, — вдруг серьезно сказала Зияда. — Но ни одна профессия не может быть постыдной. А ведь ты еще и учишься…

Девушка говорила именно те слова, которые были мне важнее всего.

… Само собой получилось, что мы нередко стали вместе проводить свободное время. Сидели на скамеечке напротив возведенных до половины стен моего будущего дома, вели нескончаемые разговоры и не могли наговориться. Зияда делилась своими мечтами: „Поехать бы после школы в Ташкент или в Москву… Выучиться, а после полететь на Луну, к звездам…“ Я тоже мечтал: „Эх, если бы скинуть наконец эту страшную тяжесть, которая легла на мои плечи из-за преступлений отца. Чтобы, как и все остальные, ходить с высоко поднятой головой!“

Но, разумеется, я не мог об этом говорить Зияде и поэтому лишь молча слушал, а потом начинал рассказывать о своих товарищах, о том, как мы жили с мамой в колхозе.