Попробуйте представить мое состояние. Я аккуратно ходил и в школу, и на работу, но жил, сжав сердце в кулаке.
Однажды директор вызвал меня. Я робко вошел, остановился у двери. Но директор подозвал меня поближе, поздоровался за руку, усадил на стул и неожиданно спросил:
— Ты комсомолец?
Я не совсем понял, к чему он задал этот вопрос, но сразу же начал бессвязно рассказывать об отце. Он прервал меня:
— Знаю, знаю. Но ты-то до каких пор будешь таскать эту тяжесть?
— Я бы рад сбросить, да напоминает… кое-кто.
— Верно, напоминают. Вот даже из твоей школы звонили, расспрашивали, как работаешь.
Директор вытащил из письменного стола папку и протянул мне:
— Отнеси в школу. Учись, никого и ничего не бойся, работай спокойно. Да и в комсомол пора тебе вступить.
Я шел в школу и думал: что же там такое, в папке? Наверно, что-то хорошее. С плохим так не провожают.
Директор школы открыл папку, пробежал глазами лежавшую в ней бумагу и засмеялся:
— Смотри, а тебя любят на работе! — И, убирая бумагу в ящик стола, добавил: — Тут, понимаешь, кляуза одна поступила… Да ну ее, говорить тошно.
Прошло около месяца. В городской газете появился фельетон „Кляузник“. Там было написано, что Катастрофа, выучившийся на народные деньги, вот уже несколько лет нигде толком не работает, а безделье свое маскирует болтовней, игрой в бдительность. В фельетоне говорилось о попытках Катастрофы очернить одного из лучших мастеров, заслуженного человека Бегджана, о том, сколько сил и времени отняли у людей всякого рода проверки.
И Катастрофа из мастерской исчез.
Таким образом, о моей беде узнали многие, но никто ни словом не напомнил мне об этом.
В тот день, когда вышла газета с фельетоном, Зияда у ворот дожидалась моего возвращения. Показала мне газету и засмеялась. А я не стал ей рассказывать, с чего все началось. Как и раньше, не хотел ее огорчать, посвящая во все эти дрязги.
7
И все же о самом главном я обязан был рассказать Зияде. Много времени поджидал я подходящего момента. Мысли об этом не давали мне покоя ни дома, ни на работе. Слушаю, бывало, объяснение учителя, а сам про себя повторяю слова, какими поведаю Зияде про свое горе. Работаю, прибиваю каблучки к модным туфелькам, а сам вижу Зияду, представляю, какими станут ее глаза, когда она услышит правду обо мне… И молчать мучительно, а рассказать — еще страшнее.
Как-то вечером в выходной день я уже решился было рассказать обо всем. Я видел в окно, как Зияда, задумавшись, прошла домой. Решил: пусть отдохнет, поужинает, а когда выйдет немного посидеть на скамейке, я и скажу ей все до конца. А то сам позову…
С этим решением я вышел во двор и уселся на скамейке. Смотрел, как засветилось окошко Зияды — красноватый отблеск вспыхнул на тонком стволе молодого деревца. Долго я ждал, потом нерешительно подошел к окошку Зияды, поднял руку, чтобы постучать, но тут дверь дома открылась, и появился Умрбай. Я притворился, что просто прогуливаюсь возле дома, и, делая вид, будто не замечаю Умрбая, решил уйти на несколько минут. Лишь бы нам с ним разминуться… Но не тут-то было! На нашего Февраля вдруг нашло лирическое настроение. Вместо того чтобы пойти в кино или назначить свидание знакомой девушке, он решил в этот воскресный вечер предаться воспоминаниям. Окликнул меня, расселся на скамейке и начал вспоминать родное село.
Верьте не верьте, а я чувствовал себя так, точно мне заноза под ноготь попала. Ведь я и сам скучал по своему селу и не однажды вспоминал соседей и знакомых, но на этот раз не мог слова вымолвить. Окошко Зияды погасло, я вскочил со скамейки и бросился домой, так и не сказав ничего ошеломленному Февралю.
Прошла неделя. Однажды утром я умывался во дворе под краном. Вышла Зияда, поздоровалась и направилась к воротам. В руках у нее была корзинка — должно быть, она собралась на базар.
Я наскоро обтер лицо и руки и помчался на улицу. Зияду я догнал за углом.
— Мне тоже надо на базар, — сказал я, едва переводя дыхание.
Зияда улыбнулась. А я не сводил взгляда с ямочек на ее щеках.
— А где же твоя корзинка? — спросила она.
— Разве нам не хватит одной? — сказал я и сам удивился своей находчивости.
Зияда отдала мне корзинку. Конечно, на базаре покупки делала лишь она, а я просто нес следом за ней корзинку и рассказывал про свою мастерскую, все время стараясь навести разговор на фельетон. Наконец мне удалось это. Зияда стала хохотать и снова передразнивать Катастрофу. Так мы обошли весь базар, вернулись домой, а разговор, который я мечтал начать, все равно не состоялся. Зияда у порога дома забрала у меня корзинку и ушла.
Читать дальше