Василий Шукшин - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Есаулы промолчали. Иван Черноярец отвернулся.

— Кого?

— Дедку… Стыря. И ишшо восьмерых.

— Совсем? Дедку-то…

— Совсем.

— Эх, дед… — тихо, с досадой сказал Степан. И болезненно сморщился. И долго молчал. — Сколь стрельцов уходили? — спросил.

Заспорили.

— Пятьсот.

— Откуда?.. С триста, не боле.

— Эк, какой ты — триста! Три сотни?.. Шесть!

— Пятьсот, — сходились многие.

— Мало, — сказал Степан.

Не поняли — чего мало.

— Надо деду поминки справить. Добрые поминки!

— Пятьсот душ отлетело — то добрые поминки.

— Мало! — упрямо повторил Степан. И пошел прочь от казаков. Оглянулся, сказал: — Иван, позови Проньку, Ивашку Кузьмина, Сеньку Резаного. — И продолжал идти краем берега.

Ночью сидели в приказной избе: Степан, Ус, Шелудяк, Черноярец, дед Любим, Фрол Разин, Сукнин, Ларька Тимофеев, Мишка Ярославов, Матвей Иванов. Пили. Горели свечи.

В красном углу, под образами, сидел… мертвый Стырь. Его прислонили к стенке, обложили белыми подушками, и он сидел, опустив на грудь голову, словно задумался. Одет был во все чистое, нарядное.

Пили молча. Наливали и пили. И молчали… Грустными тоже не были.

Колебались огненные язычки свечей… Сурово смотрели с иконостаса простреленные святые.

Тихо, мягко капала на пол вода из рукомойника. В тишине звук этот был нежен и отчетлив: кап-кап, кап-кап…

Фрол Разин встал и дернул за железный стерженек рукомойника. Перестало капать.

Еще налили. Выпили.

Степан посмотрел на деда Стыря и вдруг негромко запел:

Подхватили. Негромко:

Снова повел Степан. Он не пел, скорее, проговаривал:

Все:

За окнами стало отбеливать.

Вошел казак, доложил:

— Со стены сказывают: горит.

Степан налил казаку большую чарку вина, подал:

— На-ка… за добрую весть. Пошли глядеть.

Далеко на горизонте зарницами играл в небе отблеск гигантского пожара: горел Камышин.

— Горит, — сказал Степан. — Поминки твои, Стырь.

— Славно горит!

— Молодец, Пронька. Добрый будет атаман на Царицыне.

Раскатился вразнобой залп из ружей и пистолей…

Постояли над могилками казаков, убитых в бою со стрельцами. Совсем свежей была могилка Стыря.

— Простите, — сказал Степан холмикам с крестами. Постояли, надели шапки и пошли.

С высокого яра далеко открывался вид на Волгу. Струги уже выгребали на середину реки; нагорной стороной готовилась двинуть конница Шелудяка.

— С богом, — сказал Степан. И махнул шапкой.

Долго бы еще не знали в Астрахани, что происходит вверху, если бы случай не привел к ним промышленника Павла Дубенского. Начальные люди астраханские взялись за головы.

— Как же ты-то проплыл?

— Ахтубой. Там переволокся, а тут, у Бузана, вышел. Я Волгой-то с малых лет хаживал, с отцом ишшо, царство ему небесное…

— Сколько ж у его силы?

— То стрельцы-то сказывали: тыщ с десяток. Но не ручались. А на Царицыне атаманом Пронька Шумливый. Завели в городе казачий…

— Ты плыл, Камышин-то стоял ишшо?

— Стоял. А потом уж посадские сказали: спалили.

Митрополит перекрестился.

— Говорите, — велел воевода. — Как их, подлецов, изменников, к долгу обратить?

— Зло сталь очшень большой, — заговорил Давид Бутлер, корабельный капитан. — Начшальник Стенька не может удерживать долго флясть…

— Пошто так?

— Са ним следовать простой чшеловек, тольпа — это очшень легкомысленный… мм… как у вас?.. — Капитан показал руками вокруг себя — нечто низменное, вызывающее у него лично брезгливость.

— Сброд? Сволочь? — подсказал Прозоровский.

— Сволючшь!.. Там нет ферность, фоинский искусств… Дисциплин! Скоро, очшень скоро там есть — попалам, много. Фафилон!

— Жди, когда у его там Вавилон будет! — воскликнул подьячий Алексеев. — Свои-то, наши-то сволочи, того гляди, зубы оскалют.

— Надо напасть на их в ихном же стане! — заключил молодой Прозоровский. — Другого выхода нету. Напасть и рассеять. Тогда и наши хвост прижмут. Сколько у нас всех?