Степан уставился на Матвея неподвижным взглядом.
Матвей, недолго думая, подстегнул коня и скрылся в рядах конников.
Пыточный подвал в Астраханском кремле.
На дыбе — Макся. Он уже «куняет» — почти без сознания: так избит. Устали и заплечные, и пищик, и подьячий.
Вошли старший Прозоровский с Иваном Красулиным.
— Ну, как? — спросил воевода.
— Молчит, дьяволенок. Из сил выбились…
Воевода зашел с лица Максе.
— Ух, как они тебя-а!.. Однако перестарались! Зря, не надо так-то. Ну-ка, снимите его, мы с им сейчас поговорим. Эк, дорвались, черти!
Максю сняли с дыбы. Рук и ног не развязали, положили на солому. Воевода подсел к нему.
— К кому посылали-то? Кто?
Макся молчит.
— Ну?.. Чего сказать-то велели? Кому?
Макся повел глаза на воеводу, на Красулина… Отвернулся.
Воевода подумал. И ласково попросил:
— Ну-ка, погрейте его железкой — авось сговорчивей станет.
Палач накалил на огне железный прут…
— К кому послали-то? — все так же ласково спрашивал воевода. — Зачем?
Макся взвыл, забился на соломе. Палач отнял прут, положил его опять в огонь.
— Кто послал-то? Стенька? Вот он как жалеет вас, батюшка-то ваш. Сам там пьет-гуляет, а вас посылает на муки. А вы терпите. К кому послали-то? Мм?..
Макся молчал. Воевода мигнул палачу. Тот взял прут и опять подошел к лежащему Максе.
— Последний раз спрашиваю! — стал терять терпение воевода. — К кому шел?
Макся молчал.
Палач провел прутом по спине.
Макся взвыл.
Воевода встал. Сделался совсем злой.
— Пеняй на себя, парень.
Двадцать пятого мая, в троицын день, с молебствиями, с колокольным звоном провожали астраханский флот под началом князя Львова навстречу Разину.
Посадский торговый и работный люд стоял на берегу. Смотрели на проводы. Ликований не было.
Здесь же, на берегу, была заготовлена виселица.
Ударили пушки со стен.
К виселице подвели Максю, накинули петлю и вздернули.
Макся был истерзан на пытках, смотреть на него без сострадания никто не мог. В толпе астраханцев возник неодобрительный гул. Стрельцы на стругах и в лодках отвернулись от ужасного зрелища.
Воевода понял свою ошибку, велел снять труп. Махнул князю, чтоб отплывали.
Флот отвалил от берега, растянулся по реке.
Воевода с военными иностранцами, которые оставались в городе, направился к кремлю.
Гул и ропот в толпе не утихли, когда приблизился воевода с окружением, напротив, стали определенно угрожающими.
Послышались отдельные выкрики:
— Негоже учинил воевода: в святую троицу человека казнили!
— А им-то что!.. — вторили другие.
Младший Прозоровский приостановился было, чтоб узнать, кто это посмел голос возвысить, но старший брат дернул его за рукав и показал глазами — идти вперед и помалкивать.
— Сволочи! — сказал Михайло Прозоровский. — Как заговорили.
— Иди, вроде не слышишь, — велел воевода. — Даст бог, князь Семен обернется скоро: всех найдем.
— Прижали хвосты-то! — орали.
— Узю их!..
— Сволочи! — горько возмущался Михайло Прозоровский.
Так было в Астрахани.
А вот как было на Волге, пониже Черного Яра.
Разинцы со стругов заметили двух всадников на луговой стороне (левый берег). Всадники махали руками.
— Похоже, татары.
— Они…
— Чего-то надо. Сказать, видно, хотят чего-то.
Степан всматривался в далекий берег.
— Ну-ка, кто-нибудь — сплавайте!
Стружок полегче отвалил от флотилии, замахал веслами на ту сторону.
Степан сошел на берег, крикнул вверх, на крутояр:
— Федька!..
Наверху показалась голова Федьки Шелудяка.
— Батька, звал?
— Будь наготове! — сказал ему Иван Черноярец. (Степан в это время переобувался: промочил ноги, когда сходил со струга.)
— Татары неспроста машут. Никого там не видно? На твоей стороне.
— Нет.
— Смотрите.
— Не зевали чтоб, — подсказал Степан.
— Не зевайте!
— Смотрим!
Стружок махал уже от того берега.
Разинцы притихли. Ждали.
Стружок приближался медленно. Или так казалось.
Степана взяло нетерпение.
— Ну?! — крикнул он. — Умерли?
Наконец, когда стало мелко, со стружка прыгнул казак и пошел к атаману.
— Татары… Говорят: тыщ с пять стрельцов и астра-ханцев верстах в шести отсудова. Это мурза шлет.
Степан подал лист Мишке Ярославову.
— Водой только? Али конные тоже?..
— Конных нет, говорят. Волгой. Держутся ближе к нашему берегу.
— Этой большой дуры нет с ими?
— Какой дуры?
— Корабль они называют… «Орел».
Читать дальше