Татьяна Тэсс - Хранитель времени

Отец Иван сидел за столом и ел помидоры.

Это был человек невысокого роста, узкий в плечах, с густой бородой. Присмотревшись, я заметила, однако, не только библейскую бороду, но и глаза отца Ивана — небольшие, блестящие, с хитрецой, очень внимательно разглядывающие неожиданного посетителя.

— Да, да, — сказал отец Иван, кивая головой, и острые его глаза смотрели мне прямо в лицо. — Я бывал у Варвары Алексеевны, как же! Она была весьма гостеприимна, весьма, в особенности последние годы… — Отец Иван вздохнул. — Каждый вечер у нее собирались гости. Достойное, просвещенное общество!

— А как проходили эти вечера? — спросила я.

У меня мелькнула мысль, что, быть может, храня пушкинские реликвии, хозяйка показывала их когда-нибудь гостям.

— Часто играли на бильярде, — неожиданно сказал отец Иван, оживившись. — Увлекательное, можете представить, занятие! Ежевечерне, так сказать, собравшись, предавались этой невинной забаве.

— Скажите, а вам никогда не доводилось видеть у Варвары Алексеевны пушкинские черновики, или письма, или, быть может, альбомы с его записями и рисунками?

— Нет, нет, — сказал отец Иван, подумав. — Не приходилось! Варвара Алексеевна любила, конечно, вспоминать о своем знаменитом родственнике. Для украшения беседы. Просвещенная женщина! — снова вздохнул он.

Я поднялась, собираясь уходить.

Неожиданно в глазах отца Ивана что-то мелькнуло.

— Попытайтесь зайти в дом с мезонином, что неподалеку от Маркутья, на холме, — сказал он. — Говорят, что хозяйке его удалось сберечь какие-то вещи во время разорения Маркутья варварами. Впрочем, ручаться не могу, ручаться не могу! — добавил он поспешно.

И на лице его я прочла явственное желание быстрее проститься со мной.

Через час я уже стояла возле дома на холме.

Дверь открыла девочка лет десяти.

Я вошла в полупустую комнату. Домотканые половички пересекали чисто вымытый пол. Главным убранством комнаты была ее опрятность, — в доме на холме, видимо, жили небогато.

Я попросила девочку позвать мать. Девочка пошла к дверям: поглядывая на чисто вымытый пол, она шагала по половичку с аккуратностью сапера, идущего через минированное поле.

Спустя минуту дверь открылась, и в комнату заглянула другая девочка, поменьше. Она была такая же крепенькая и немного хмурая, как сестра, с голубыми, глубоко сидящими глазами. Затем появился мальчик лет пяти. Он переминался у двери, тараща светлые, как озерки, глаза, но не решался войти.

Мальчик исчез. Показался подросток в клетчатой, изрядно залатанной рубашке. Он шаркнул босой ногой, пробормотал что-то неразборчиво и отступил за дверь. Появилась девочка с косичками, заплетенными так туго, что они топорщились, словно проволочные. Потом заглянул еще один мальчик… Дети выскакивали один за другим, как из шкатулки, словно ими был наполнен весь дом. Одни из них были в башмаках, другие босиком, у третьих на ногах были связанные из шнурочка туфли на тряпичной подошве. Все они были похожи друг на друга, опрятные, со свежими, умытыми лицами и аккуратно причесанными светлыми волосами.

Наконец в дверях появилась высокая девушка. Она протянула мне руку, по-мужски крупную, с широкой, раздавшейся ладонью. Я не сразу поняла, что передо мной не хозяйка дома, а старшая дочь.

Но вот вошла и сама хозяйка.

Рукава ее платья были засучены выше локтя, открывая красные, распухшие руки: она, видимо, только что стирала. Капли пота блестели на высоком лбу, на щеках, словно лицо было смочено росою. Когда она подошла ближе, я увидела, что ее светлые волосы полны седины.

Я объяснила цель своего прихода. Женщина улыбнулась и села возле меня. Руки ее тяжело свисали, кожа на кончиках пальцев побелела и набухла от стирки.

Дружелюбно и спокойно посматривая на меня, хозяйка рассказала, как после ограбления фашистами Маркутья она вместе с детьми, ночью, собрала вещи, разбросанные во дворе и на дороге, и спрятала их у себя. Собирать вещи было опасно, потому что вокруг бродили гитлеровские солдаты. Она хотела пойти одна, но старшие дети не пустили ее и пошли вместе с нею.

Ночь была темной, и они долго ползали на коленях, шаря руками по влажной земле, нащупывая в темноте то корень, то щепку, то корешок книги. Мимо них, почти вплотную, прошел патруль, один солдат споткнулся и, выругавшись, зажег карманный фонарик. Узкий луч осветил сломанную скамейку под кленом. Женщина с детьми стояла позади клена; на всю жизнь она запомнила чувство страха и тоски, когда белое пятно света заметалось и прыгнуло, как мышь, прямо к ногам сына…