Профессор казался рассеянным и близоруким только до той поры, как появлялся на берегу: там он проявлял неслыханную прыть, отыскивая такие камни, какие нам и во сне не снились.
Погруженный в свои мысли, сонно и блаженно улыбаясь, он прошел мимо нас, словно мимо двух столбов, даже не заметив нашего присутствия, и исчез. В руке он бережно держал мешочек со своими драгоценными находками.
Было совершенно ясно, что после него в Змеиной бухте не осталось ни одного мало-мальски стоящего камня. И мы с мальчиком, не сказав друг другу ни слова, поплелись назад.
Но — странное дело! — мы не испытывали разочарования.
То, что доверила нам природа в час рассвета, было так прекрасно, что мы тоже пережили счастье, не менее сильное, чем дает самая заветная находка: счастье первого открытия. И мы шли назад, переполненные всем новым и удивительным, что увидели на тропинках, по которым столько раз ходили, не зная, как могут они быть прекрасны.
Возвращались мы не берегом, а по верхней тропе.
Сейчас горы были знакомыми, привычными, но все равно нас не покидало чувство, что за каждым уступом может таиться то, чего мы не видели раньше.
Над обрывом голубел куст колокольчиков, невесть почему расцветших не в свой срок. Мальчик сорвал их; мы стали спускаться вниз.
Впереди открылась площадка с памятником, окруженным оградой.
Сейчас звезда на обелиске блестела ярко и нежно, освещенная солнцем. На памятнике были высечены имена тех, кто погиб здесь в бою. Мертвые лежали в живой земле, на которой каждую весну всходили травы, расцветали цветы. Мертвые остались для нас навечно живы, ибо умирают навеки только те, о ком позабыли люди.
— Мой дедушка тоже убит на войне, — сказал мальчик тихо. — Но мы не знаем, где он похоронен. Когда его убили, моя мама была совсем маленькая. Меньше, чем я. Ей было шесть лет, когда его убили.
У памятника лежала плита, белая от утреннего солнца.
На плите была надпись:
«Все живые вам бесконечно обязаны».
Товарный состав отправлялся рано утром. На открытой платформе стояли два новеньких грузовика. Один из них был доставлен Петром Трофимовым, молодым шофером. Трофимов получил машину по наряду на заводе и должен был переправить ее на юг, в строительное управление, куда он ехал на работу.
Это была первая должность Трофимова после окончания школы шоферов. Он решил доставить машину сам и проехать весь путь на платформе в кабине грузовика.
Петя Трофимов встал на рассвете, но оказалось, что отец встал раньше него и уже умывался на кухне, посапывая и обливая холодной водой красную, поросшую светлыми волосами шею. Мать молча собирала Пете еду в дорогу.
— Масло я в баночку положу, — сказала она, не поднимая глаз, и губы ее дрогнули. — А хлеб в салфетку заверну, чтоб не засох… Салфетка тебе в дороге пригодится.
— Что вы, мама, расстраиваетесь? — сказал Петя снисходительно. — Едет человек на работу — и все! Чего ж тут волноваться?
— Зря ты, Маня, так себя распускаешь, — сказал отец строго. Он вытер лицо полотенцем и подошел к сыну. — Ну, Петро… — проговорил он медленно, всматриваясь в лицо сына, словно видя в нем что-то новое. — Работы не бойся, — пусть работа тебя боится. А что поживешь без нас, — это молодому парню на пользу. Добрые люди везде найдутся, — не стыдись спросить, когда чего не понял, не ленись помочь, когда в тебе нужда…
— Хорошо, батя… — тихо и серьезно ответил Петя.
— Петруша, тут я тебе открытки положила, — проговорила мать и, не удержавшись, всхлипнула. — Пиши с дороги…
Она наклонилась над деревянным сундучком, старательно укладывая в него Петину рубаху, а отец и сын молча стояли друг против друга, оба высокие, круглолицые, лобастые, с широкими плечами и белокурыми, упрямо торчащими чубами. Только у отца чуб был посветлей, чуть выбеленный сединой. Они молчали, точно готовясь сказать друг другу напоследок что-то очень важное, но так и не нашлись. Отец поцеловал Петю в губы и крепко, до боли, пожал ему руку. А мать долго гладила его по голове, пока отец не сказал шутливо:
— Что ты, мать, гладишь его, как маленького? Он скоро невесту в дом приведет. Слышишь, Петро, если жениться задумаешь, выбирай поскладней…
Читать дальше