Татьяна Тэсс - Хранитель времени

— Слышу… — ответила Люба.

— Стал я возиться с этой машиной, — продолжал Петя. — Больше ремонтирую, чем езжу. Вернусь из рейса и опять в мастерскую: до самой глухой ночи копаюсь — одно переберу, другое выточу. А приду за получкой — мне почти что ничего и не следует: рейсов-то у меня мало. И опять я Хромову ничего не говорю. Нет, думаю, доведу этот драндулет до такой кондиции, что все закашляются. И вот уже стала моя развалюха настоящей справной машиной. Работает, как часы! И так я ее полюбил, Люба, сказать не могу. Столько в ней всего моего: и сил, и времени, и выдумок разных… Я ей даже имя дал: «Коза». Ты не смейся, Люба, я даже с ней разговаривал, когда мыл или заправлял в дороге, — сказал он с трудом. — И вдруг я прихожу и вижу: нет в гараже моей Козы! Я туда — сюда… Говорят: «Хромов на твою машину Груздева перевел». А Груздев уже две машины в парке разбил, у него несколько раз права отнимали. Во мне прямо оборвалось все, Люба. Я ведь в ней каждый винтик знаю; она только чихнет, а мне уже понятно, что ей требуется. А для Груздева она — машина и машина, Н все. — Он вытер ладонью лоб. — И все-таки, Люба, я Хромову ничего не сказал. Ни слова.

— Почему ж не сказал? — вдруг спросила Люба. — Пошел бы и высказал все в глаза.

— Самолюбие не позволяло, — ответил Петя. — Мне ребята тоже говорили: чего молчишь? А я мараться об такого человека не хотел. Работаю и вроде его не вижу. В конце концов, думаю, я ж эту машину не для себя делал — для автобазы. На автобазе она и есть. И все знают, какой она была и какой стала. Это каждый механик понимает. Даже Хромов.

— Ну? — сказала Люба. — Дальше что было?

Она смотрела Пете прямо в лицо. Мне хорошо были видны ее глаза, голубые, с чуть приподнятыми уголками, открытые и храбрые, как у мальчишки.

— Дали мне самосвал, — продолжал Петя. — И послали на нижнюю стройку. Туда гравий возил, оттуда — грунт. Езжу день, езжу два — все ничего. Наконец получаю наряд на цементный завод. Взял цемент — еду на стройку. Вообще-то цемент в такие машины не грузят, но тут выхода другого не было. Погрузил я его по-хозяйски, снизу рубероид подложил, сверху покрыл брезентом. Еду тихо, не спеша, чтоб ветром его не разметало. Приезжаю на стройку — там Хромов. Ходит, со строителями ругается: «Из-за вас, говорит, у машин простой, вы нам все графики ломаете». Стою я, разгрузки жду. А у них что-то заело: некому цемент принять. И вдруг подлетает ко мне Хромов: «Сваливай, говорит, Костюченко, цемент и езжай назад! При таких ихних порядках мы черта с два план выполним». «Куда ж это я свалю? — спрашиваю. — Грязь кругом». «Вали прямо в грязь! — кричит. — Пусть они сами разбираются. Нам дела нет!» И лезет ко мне в машину. «Нет, говорю, Павел Степанович, как хотите, я цемент гробить не буду. Тут целая машина. Сейчас за прорабом побегли, он распорядится, куда везти. Одна минута». А Хромов выругался и за управление хватается, чтоб вываливать цемент, значит. — Петя вздохнул. — И тут, Люба, я, конечно, его легонечко пихнул. Совсем легонько, но почему-то так вышло, что он из кабины вылетел и прямо в грязь. Вскочил он на ноги, кинулся ко мне — мужик он здоровый: выкатились мы оба из машины, и тут уже я сам ничего не помню. И он мне, и я ему: что было, то было. Когда опомнился, стоит передо мной старшина, как свеча. Повели в отделение. А там как раз комсомольская дружина. Хромов свидетелей привел: они подтвердили, что я его из машины выбросил. И подал он на меня в суд за оскорбление его личности. Петя замолчал.

— Что ж дальше будет? — произнесла Люба тихо.

— Дальше суд. Что же еще…

— А ты и там ничего не расскажешь?

— Нет, — ответил Петя серьезно и встал. — Там я все скажу. Я ж не Хромову буду говорить. Я людям скажу.

Наступила тишина.

Под окном неожиданно запел петух, потом расшаркался и важно пошел к дороге. Послышался шум мотора — петух без памяти кинулся в сторону; из-за скалы показались два грузовика. Они остановились на посыпанной гравием площадке, захлопали дверцы, из машин вышли водители.

— Поехал я, — сказал Петя и отодвинул табурет.

— Обожди, — сказала Люба испуганно.

— Некогда ждать, Люба. Ты же знаешь, куда мне ехать. Я и так столько времени здесь просидел. — Он стал застегивать кожанку.

— Обожди… — сказала Люба таким голосом, будто бежала в гору.

Люба сейчас стояла к нам спиной, я видела только ее острые плечики, затылок с белокурыми завитками на крепкой тонкой шее.

Зато мне было видно лицо Пети. В нем медленно, как в ясной воде, отражалось все то, что он читал на Любином лице. Я заметила, как светлели его глаза, как открывались они все шире…