Татьяна Тэсс - Хранитель времени

Люба хотела что-то сказать, открыла рот и опять закрыла.

— Может, еще вам чайку принести? — наконец произнесла она дрожащим голосом.

— Ехать пора, — сказал дядя Федя и неловко поднялся со стула. — Рейс дальний, только к вечеру доберусь. Бывай здорова.

Сутулясь, он пошел к выходу. Через несколько минут под окном зафыркал мотор, тяжелый «МАЗ» развернулся и выехал на дорогу.

Задумавшись, Люба стояла у двери.

Верзила в синем комбинезоне ел шпроты из глубокой тарелки, как борщ. Парень у окна все глядел в «Огонек». Стакан с чаем стоял перед ним нетронутый.

— С вас сорок семь копеек, — наконец сказала Люба холодно, подходя к окну.

— Двойную порцию сахара, — быстро и неуверенно сказал парень.

— Я двойную положила, — сказала Люба, глядя в окно. — Куда ж еще, и так ложку провернуть нельзя. И вообще не понимаю, чего ты расселся. Хочешь из графика выйти, что ли?

— Любочка, — сказал парень торопливым шепотом. — Подожди минутку, Любочка. Я хочу, чтоб ты поняла…

— Чего уж тут понимать! — сказала Люба громко. — Вызвали в суд за хулиганство. Получишь пятнадцать суток, и все. Тут понимать нечего.

— Ты только выслушай меня… — сказал парень с отчаянием, но Люба повернулась к нему спиной.

Подойдя к нам, она села на свободный стул и засунула руки в кармашки фартука.

— Вчера к нам два иностранца приезжали, — сказала она. — Из Ге Дэ Эр. Инженеры, на стройку ГЭС ехали. Можете представить, свежего хлеба не едят!

— Как это? — удивился наш водитель.

— Они сухой едят. Дядя Федя сказал. Подсушат его на печке, тогда кушают. Я сегодня полбатона сожгла, пока научилась.

— Они что, еще приедут?

— Кто их знает. Это я на всякий случай. Может, приедут, может, нет. Вам чаю дать или компот?

— Получи с меня, — сказал верзила.

Он вылил в стакан остатки фруктовой воды и с отвращением ее выпил.

— Рубль тридцать, — сказала Люба, собирая посуду.

— Железный ты человек, Люба, — вздохнул верзила и надел поверх комбинезона промасленную куртку. — Из таких, как ты, шайбы делают.

Он нахлобучил на лохматую голову кепку и пошел к дверям. Наступила тишина. Мы чинно пили пахнущий мятой чай.

— Дай хоть компота, — растерянно сказал парень.

— Пятьдесят пять копеек за все, — произнесла Люба металлическим голосом и поставила перед ним стакан с компотом. — И журнал отдай, Петя. Третий раз его читаешь, наизусть можно выучить.

— Ты сядь на минуту, Любочка, — сказал Петя умоляюще. — Только на одну минуту!

Люба села, крепко сжав губы.

— Я тебя вчера весь день искал, — сказал Петя убитым голосом.

— Что я, гриб подберезовый? — Люба глубже засунула руки в карманы фартука. — Меня искать нечего.

— Поговорить с тобой надо. Разве здесь поговоришь?

— А что ты мне можешь сказать? — Люба неожиданно рывком повернулась к нему, глаза ее наполнились слезами. — Что? Что? Прославился на весь поселок, скандалист несчастный. На комсомольской витрине твой портрет повесили: висишь красавец — куртка разорвана, под глазом синяк… Ну, чего ты в драку с ним полез?

— Слушай, — вдруг сказал Петя твердо и положил на стол обе руки. — Слушай теперь, я все сначала тебе расскажу. Все расскажу, как было. Когда Хромов пришел работать к нам на базу, меня ребята предупредили: с ним надо поаккуратней. Если чего попросит, делай без отказу, иначе он тебе припомнит не раз и не два. Они сказали, я послушал и из головы выбросил: мне это ни к чему. Прошел месяц, идет Хромов мимо меня и говорит будто мимоходом: «Слушай, Костюченко, заезжай сегодня по пути в Чернореченский совхоз, захватишь мне три мешка картошки, я уже договорился с ними». Я отвечаю: «Как же это по пути, Павел Степанович? Сто пятьдесят километров крюку. Пусть диспетчер наряд выпишет, тогда поеду, пожалуйста». Он покосился на меня и отвечает: «Ты, Костюченко, как я вижу, чокнутый. Умный человек так отвечать не будет». Сказал — и проехало. Ну, еще месяц прошел, все тихо. И вдруг меня переводят на верхнюю стройку. Там рейсы самые тяжелые и, главное, уезжаешь надолго. А я к экзаменам готовлюсь. Я туда-сюда… «Нет, говорят, приказ уже Хромов подписал». Что ж, думаю, учебники с собой возьму, можно, в конце концов, и там заняться. Решил — и слова Хромову не сказал. Ни он мне ничего, ни я ему ничего. Прошло еще время, и вдруг мне дают другую машину. Кузов побитый, мотор ни к черту, сцепление барахлит, тормоза еле держат. Из другого парка машина, у нас такой и не было. Проходит мимо меня Хромов и смеется: «Это чей драндулет — Костюченко?» И опять я ему ничего не сказал. Слышишь, Люба? Опять не сказал ни словечка.