Татьяна Тэсс - Хранитель времени

— У-у-у!

— Улыбнись тете! — гордо сказала молодая мать, поправляя одеяльце. — Покажи, как мы умеем улыбаться!

Ребенок насупился. Он смотрел прямо на мать, на ее тонкое, нежное лицо, сияющие глаза… И вдруг он снова чихнул, на щеках его запорхали ямочки, он засмеялся, открыв беззубый ротик, и улыбка его, как в зеркале, отразилась на лицах обеих наклонившихся над ним женщин.

— Товарищ Петрова, что же вы? — изумленно спросил у Лели дежурный, проходя мимо. — Ведь посадку давно объявили! А у вас пассажиры до сих пор в помещении…

Леля вспыхнула.

— Попрошу предъявить билеты! — сказала она, пылая румянцем смущения. Как же это она прослушала, когда объявили посадку? — Гражданин, у вас билет на рейс сто пятнадцать, отправление в шесть часов сорок минут. Чемодан, гражданочка, отдайте носильщику! Да, до Ростова самолет летит без посадки. Попрошу билетики…

Она на секунду обернулась: француженка уже уходила, не выпуская руки сына; старушка в сиреневой шляпке поспевала за ней. Молодая мать, прижимая к себе ребенка, стояла у выхода. Женщины обменялись взглядом, быстрым, прощающимся… И француженка исчезла за дверью…

Тут Леля снова — в который раз за эту ночь! — повела пассажиров к самолету.

Первой она усадила молодую мать и помогла ей уложить малыша в сетчатую люльку, укрепленную перед креслом. Ребенок уснул, строго нахмурив брови, словно сердился, что уже не видит всего интересного, что происходило вокруг.

А мир, окружавший его в тот час, действительно был прекрасен.

Розовый, теплый свет тронул край неба, и лишь последняя звезда блестела одиноко и удивленно. Вдалеке горели огни Москвы. Медленное, как бы дымящееся их свечение уже не разливалось заревом, охватывая половину небосвода, а теплилось у горизонта. Все меркло, все таяло и отступало перед торжеством рассвета.

Первый луч солнца коснулся лица ребенка. Он не проснулся, а только важно надул губы. Мать наклонилась над ним, охватив обеими руками люльку, защищая его сон.

Леля на цыпочках вышла из самолета.

Дверца захлопнулась, и огромная блестящая машина ринулась навстречу солнцу. И долго еще Леля стояла на влажном, залитом молодым утренним светом аэродроме и глядела ей вслед.

Всюду, в небе и на земле, всюду вокруг нее рокотали и гудели самолеты, говоря сердцу о том, как велик и чудесен мир, как широко распахнуты в этот мир окна родины. И она, Леля, слушала этот голос машин, голос ветра и птиц, голос трав и деревьев, слушала с таким счастливым изумлением, с такой потрясшей все ее существо полнотой, словно впервые в жизни увидела бессмертное чудо рассвета.

Ночь закончилась. Взлетевший самолет, торжественно гудя, встречал в небе утро. Начинался новый день. Для Лели он будет днем отдыха и покоя.

Ей казалось, что волнение, тревога, томительные мысли — все перегорело в ее душе. Сейчас там были только покой и тишина.

Она медленно шла по аэродрому, прислушиваясь к новому и удивительному чувству внутренней свободы, вошедшему в нее. Ну вот, все и кончилось. Сейчас она уедет из аэропорта. Сдаст дежурство и уедет. Или пройдет не торопясь по лесной тропинке до шоссе, чтобы подышать воздухом рассвета, как делала раньше. Можно и так. Теперь это не имеет никакого значения. Все кончилось.

Она вышла из здания аэропорта и спустилась по ступенькам. На площади перед зданием лежали длинные косые тени. Подъехало такси; из машины, суетясь, вылезли муж и жена, оба очень полные, добродушные, с громкими голосами, похожие друг на друга, как бывает с супругами, когда они долго живут вместе. «Пожалуй, это на одесский самолет», — подумала Леля по давней своей привычке. Впрочем, сейчас это уже ей неинтересно. Она сдала дежурство и едет домой. И ей все равно, кто и куда улетает.

Она шла через площадь к остановке автобуса. Пахли левкои на клумбе. Было тепло, день обещал быть ясным. Она поспит, а потом пойдет в кино. Давно, очень давно ей не было так бездумно и спокойно…

И вдруг она почувствовала, как сердце ее остановилось, а потом забилось так тяжело, так горячо и часто, что она перестала дышать и открыла рот, точно птица.

На ступеньках у колонны стоял Андрей Петрович.

Он стоял в своей кожаной курточке с короткими рукавами, из которых высовывались длинные руки, небритый, похудевший, и глядел на нее с испугом и радостью.

Леля словно окаменела. Она не мигала, не дышала, не улыбалась, она только смотрела, еще не в силах поверить, что это действительно он. И вдруг ее охватил такой ужас, что он уйдет, или ее не заметит, или просто рассеется, как дым, что она побежала бегом через всю площадь к той колонне, где он стоял, побежала, задыхаясь, прижав обе руки к груди, где изо всех сил колотилось маленькое, верное, испуганное сердце.