Татьяна Тэсс - Хранитель времени

Но сегодня она сядет в первый же автобус, который подойдет к аэропорту. Сядет и уедет. И все. И конец.

Сзади Лели послышался шепот.

Она обернулась: возле клумбы виднелись две фигуры, сидящие на скамье.

— Так ты мне напишешь? — сказал женский голос. — Как прилетишь, сейчас же напиши, а то я буду беспокоиться.

— Рыженькая! — сказал мужской голос ласково. — Ну чего же беспокоиться? Я напишу, конечно…

— Я буду скучать без тебя, — прошептала женщина, и голос ее дрогнул. — Очень буду скучать!

— Ты самая лучшая, — сказал мужской голос почти беззвучно, одним дыханием. — Самая удивительная…

Наступило молчание, — пронзающее душу молчание чужого счастья. Но в это время в рупоре над самой скамьей что-то щелкнуло, зашипело, и диктор монотонно произнес:

— Совершил посадку самолет, прибывший из Праги.

Тотчас же Лелю обдало терпким ветром духов: мимо нее, взволнованно и часто дыша, пробежала кудрявая француженка.

Самолета долго не было видно. Француженка, нервничая, то подходила к калитке, то отходила прочь; полосатое ее пальто мелькало вдоль ограды. Наконец вдали сверкнули цветные огни, со свистом пронесся пыльный ветер. Огромный серебристый самолет выкатился из предрассветной мглы и остановился перед оградой.

Первыми высыпались из машины веселые молодые люди с непокрытыми головами, в коротких пальто. Все они были, как на подбор, мускулисты, широкоплечи; под узкими модными брючками угадывались длинные, сильные ноги футболистов. Приехавшие несли в руках большие букеты роз, а самый последний — белозубый, смешливый здоровяк в клетчатом шелковом шарфе, обмотанном вокруг шеи, — засунул свой букет под мышку, как веник, а в руках держал новенький футбольный мяч.

За ними по трапу самолета спустились остальные пассажиры.

Кудрявая француженка замерла у калитки; она вытянула шею, вся подалась вперед; Леле показалось, что она даже перестала дышать.

И тут из самолета неторопливо вышла худенькая старая женщина.

На ней была нарядная сиреневая шляпка, сиреневые перчатки, короткий светлый костюм… Она вела за руку маленького сонного мальчика. Тот шел, не в силах разлепить закрывающиеся от сна глаза, насупясь, словно раздумывая, заплакать или еще подождать.

Увидев его, француженка не то вскрикнула, не то всхлипнула, пролетела, как птица, сквозь калитку и помчалась на своих высоких каблуках по бетонной дорожке прямо к самолету.

Через секунду она уже была возле мальчика.

— Oh mon petit!.. — говорила она, покрывая поцелуями его сонную мордочку, пухлые ручки, шею, плечи, красный беретик на голове. — Oh, mon Toto!..

По лицу ее, смывая старательно наложенный грим, текли слезы счастья. Присев на корточки, она то прижимала к себе ребенка, то отталкивала, вглядываясь в его лицо, словно не веря, что он наконец с нею, а старушка в шляпе с цветами тоже плакала и вытирала слезы под вуалеткой. И обе они: и старая женщина, одетая кокетливее, чем полагается в ее возрасте, и красивая, надушенная дама, которая так недавно с надменностью оглядывала окружающих, — обе они стали простыми, обыкновенными матерями, похожими на всех матерей мира в минуту счастья или горя.

Наконец француженка поднялась, крепко взяла сына за толстенькую ручку и, не вытирая слез, с мокрыми, блестящими щеками направилась к выходу. Рядом, держа мальчика за другую руку, семенила бабушка. Она смотрела то на дочь, то на внука, и цветы на ее шляпке вздрагивали и покачивались.

Леля прошла за ними и остановилась у двери. Скоро должны были объявить посадку на самолет Москва — Тбилиси. Кудрявая француженка с семейством тоже остановилась, ожидая, пока принесут багаж.

Из зала к двери неторопливо двинулись пассажиры, отлетающие в Тбилиси. Впереди шла молодая женщина, держа на руках ребенка.

Короткое, туго завернутое в одеяло тельце ребенка легко лежало на руках матери. Ребенок не спал; темные круглые глаза спокойно уставились на горящую люстру. Неожиданно он наморщил лоб и чихнул.

Мать, тонкая, словно девочка, быстроглазая, нагнулась над ним.

— Будь здоров, расти большой! — сказала она шепотом.

Француженка, сощурясь, вглядывалась в них.

Под ярким светом фонаря возле глаз красивой дамы обозначились морщинки: возраст как скульптор, проложил своим резцом первые черты. Крепко держа за руку сына, она продолжала всматриваться, словно что-то припоминая.

Но что? Быть может, свою юность? Быть может, первые дни своего материнства?

Женщина с ребенком подошла к ней почти вплотную. Тогда француженка смешно вытянула губы и, наклонившись над малышом, затрясла головой и сделала так: