Леонид Корнюшин - Демьяновские жители

— Ну-ка, Родионыч, испробуй пирожков. Ты вовек таких, брат, не ел, — вовремя перевел разговор Иван Иванович.

Недаром же он всегда восхищался умелостью рук жены Дарьи Панкратовны! Иван Иванович ничуть не ошибался, когда говорил, что этакие пирожки сами прыгают в рот… По выражению лица зятя он определил восторг, с которым тот засовывал один за другим в свой заграбистый, широкий рот труды Дарьи Панкратовны. Да и Зинаида, и их чадо, а также пришедшая теща Николая не отставали в работе зубами, так что на какое-то время даже прекратились совсем разговоры и только слышался хруст уминаемых пирогов, больших и малых. Вскоре Кузовкова прошибла испарина, и ему пришлось снять галстук и пиджак, а затем он освободился и от жилета.

— Достойны всякой похвалы! — проговорил он, тяжело отдуваясь и отпихиваясь от стола.

В полях, за Днепром, садилось солнце, листва на яблонях была золотисто-пестрой, и легкое колыхание веток создавало впечатление таинственного движения…

Следом за Кузовковым отпрянули от закусок и остальные — взрослые и дети. Видно было, что Дарья Панкратовна в наилучшем расположении духа: какая хозяйка не испытывает счастья, когда все довольны ее трудами!

— Отменные пироги, хоть на выставку! — еще раз похвалил Кузовков, блаженно причмокивая губами и закуривая.

— Да уж мастерица! — похвалил жену Иван Иванович, насыпая в бумажку своей махорки.

— Умеет мать! — сказал с ласковостью Прохор, тоже потянувшись к отцовскому кисету.

— У нас таких пирогов в торговой сети с огнем не сыщешь, — сказала Зинаида.

— Ну куда нам тягаться с прогрессом, — улыбнулся Иван Иванович, скрутив папиросу толщиной в палец.

— А так, в быту, в Демьяновске грязно, жизнь здесь не на высоте, — сказал Кузовков. — Бескультурщина!

— Вы у нас, известно, — интеллигенция, — поддел его Николай.

— Знаешь, не остри, остряк-самородок! — окрысилась Зинаида, вступившись за мужа.

— Главное дело — продукты, — сказала молчавшая до сих пор мать Николаевой жены — Серафима.

— Счастье не в брюхе: оно грязное, а душа — светлая, — возразил ей Иван Иванович.

— Научность отрицает данное рассуждение, — заметил авторитетно Кузовков, считавший, что этой самой души нет вовсе. — А вопрос, он такой, что требуется каждый день пища. Не смажешь — не поедешь. Рабочему надо хорошенько поесть. Ибо мускулы пролетариата — тоже не последний фактор.

Прохор хмыкнул и возвел глаза к небу, которому не было никакого дела до людской пищи. Иван Иванович внимательно посмотрел на зятя, точно увидел его впервые, и спросил:

— Далеко ж ты уедешь на мускулах?

— Я, тесть, прогресс — как движущую силу — не отрицаю, — авторитетно произнес Кузовков.

— Василий рассуждает, батя, как развитой человек, — округлила глаза Зинаида, пришедшая на помощь мужу.

— Нынче весь гвоздь — в бабе, — сказал философично Прохор, выпустив через промежутки тонкие колечки дыма из ноздрей. — Бабу к мужику приравняли, а это не ахти какое веселое дело.

— А вы, видно, хотели б, чтобы женщина числилась домработницей? — Варвара будто придавила словами мужа.

Прохор с покорностью замолчал, точно он в чем-то провинился.

— Я б хотел, чтоб вы не хлестали водку и не засмаливали папиросы похлеще мужиков, — сказал Николай.

— Верно, бабы стали пить, — несмело заметил Прохор, а Зинаида проговорила:

— А что делать, если мужчины — тряпки? Выродились!

— Тут следует толковать о детках. Бабы рожать перестали.

— Вот какой прогресс! — сказал с горечью зятю Иван Иванович. — Женщина без детей что телега без колес.

— Лучше меньше, да достойных, — веско сказал Кузовков. — Идейных и без всяких там умственных шатаний, — прибавил он басовитым, внушающим доверие голосом.

— Я знал одного идейного — хомут называл шлеей, — с насмешкой бросил Николай.

— Болтунов порядочно развелось. Чистоплюйных книжников, — покивал головой Прохор; тон голоса его был мягкий — он не хотел раздражать свою строптивую жену. — Работать разучились. На тяп на ляп. Стихия.

— Я в этом пункте не возражаю, — кивнул Василий Родионович, — гайки отпускать вредно.

— Для кого — вредно? — спросил Николай.

— Прежде всего для самого народа.

— Хорошо работать — одно, а гайки — вовсе другое, — сказал Прохор.

— Прилежанья силой не добьешься, — проговорил Иван Иванович, на что зять сейчас же возразил:

— Демократия на производстве допустима до нужных рамок.

— А кто установит такие рамки? — опять спросил Николай, все больше подзуживая своим тоном Кузовкова.