Василий Золотов - Меж крутых бережков

Федя несколько минут слушал, не вытерпел и — к балагурам:

— Еще хоть одно слово, имейте в виду…

Ребята ухмыльнулись, окурки — под каблук и один за другим взялись за дело. Наташа едва успевала принимать сено. Временами опять вспыхивали шутки, кто-нибудь начинал «травить баланду», тогда Федя, сверкнув глазами, так отчитывал доморощенного остряка, что тот в другой раз уже не решался вымолвить ни слова.

Каким благодарным чувством наполнялась в эту минуту душа Наташи. Тихий этот Федя, а затронь только… от одного его взгляда делался кротким и совсем не страшным любой микулинский сорвиголова. Кулачищи-то — шутка ли! В порошок сотрет, задень лишь… С таким лучше не связываться.

Сено подобрали, уложили. Воз увязывали Федя с Лешкой. Теперь хоть до Москвы крой — не развалится. Федя шел с ребятами следом за возом, курил и о чем-то разговаривал с ними, а о чем, Наташа толком не могла расслышать. Она сидела наверху. Под воротником неприятно покалывала сенная труха, в волосах торчали хрупкие былинки приточной травы и зверобоя, кожу ног и рук саднило от царапин. Несмотря на все это, поездкой Наташа осталась очень довольна. Спасибо Нилу Данилычу за то, что послал!

Когда после бессонной памятной ночи Наташа пришла в правление к Нилу Данилычу и стала просить послать ее на ферму, он ласково посмотрел на нее и сказал:

— Ну вот, опять сплеча да сгоряча рубишь! Ты же вчера сказала, что и в учетчицы не пошла бы.

— Ну то вчера, а то сегодня. Посылайте!

— Нет, ты сперва подумай хорошенько, девка.

— А что думать-то?

— Есть что. Наши сейчас едут в Шиловский район за сеном, съезди и ты, в дороге покумекай хорошенько, что твоему сердцу ближе всего, ну, а когда решишь, приходи ко мне — пошлем туда, куда захочешь.

И она поехала и не упрекала себя за это. Наташа отлично понимала — на какое-то время ей требовалось оставить Микулино, отдалиться несколько от родной околицы, чтобы улеглись необоснованные обиды, отстоялись горячие, толком не продуманные мысли. Да к тому же и с людьми, сразу же после собрания, не особенно приятно было встречаться. Шуточное ли дело — бросить такой вызов селу: не хочу работать!

Незаметно свечерело. Тракторы начали спускаться с Кутуковой горы. Отсюда хорошо, как на ладони, видна Ока, местами светлая, а под крутым яром — темная. В небе над рекой лег Млечный Путь и зыбко дрожит в воде. Иван Павлович почему-то называет его «дорогой искателей». Может, это когда-то в старину относилось к морякам и землепроходцам, которые открывали новые земли? В жизни все ищут и все куда-то стремятся. «Вот и я так…» — подумала Наташа.

Перевал остался позади. Теперь уже Кутукова гора смутно темнела где-то слева, на фоне звездного неба. Наташа смотрела на Млечный Путь, и мысли одна за другой теснились в ее голове. Она поняла вдруг, что все нелегкое, запутанное в ее судьбе осталось там, позади, за Кутуковой горой.

— Наташа, тебе не холодно? — крикнул откуда-то снизу, из темноты Федя. — Возьми мою фуфайку.

Она еще не успела и слова вымолвить, как над возом взвилось, мелькнуло огромным крылом что-то темное. Наташа протянула руку и поймала фуфайку.

Какой он заботливый, внимательный! Он идет где-то рядом, внизу, и от этого на душе спокойно и хорошо. Пусть осенний вечер, пусть кругом тьма, а ей хоть бы что. Вот бы сейчас оседлать Воронка и поскакать прямо с Кутуковой горы на Микулино…

Неизвестно к чему припомнилась в эту минуту глупая сценка в лугах за Окой, когда она, дурачась, едва не растоптала спящего Федю Воронком… Здорово в то утро схватились. А Федя все-таки был прав, и говорить нечего…

Проплывает Млечный Путь над обозом, и не поймешь — то ли воз колышется, то ли россыпь далеких светил копошится в небе. Но вот на звездный рой легли две тонкие черные линии — это провода высокого напряжения пошли за Оку. Воз на ухабах закачало сильнее.

— Хочешь есть? — вновь слышится снизу.

Голос Феди доносится глухо, как дальний крик паромщика.

— Нет, — отвечает она.

На самом же деле ей хочется есть. Хорошо бы теперь отведать пирога с капустой. Дома на столе, когда она уезжала, под скатертью остались горячие пироги — мать только-только вынула их из печи. Тогда отказалась, не захотела брать с собой, а теперь бы с удовольствием съела.

— Держи! — кидает ей что-то на воз Федя. Нащупала — сверток: три бублика и груша.

Вдоль обочины дороги, в темноте, мелькнул огненный росчерк — это полетел брошенный кем-то окурок. Кто-то сильно натянул веревку воза, сено зашуршало, и Наташа увидела взбирающегося к ней Федю.