Василий Золотов - Меж крутых бережков

Феня завидовала Наташе, ее страстной мечте стать танцовщицей. Втайне она гордилась тем, что у нее такая подруга, и старалась во всем подражать ей. О себе она была самого скромного мнения. «Ну куда я? Ничего во мне нет». Считала, что судьба ее ничем особенным не отметила. «И мать и отец такие же, как и все, буду и я такой же». Наташины мечты о балете занимали Феню, и ее воображению рисовалась картина: пройдет много-много лет, она, Феня, станет замужней, будут у нее дети, сын и дочь, небольшие такие, вроде Маши и Егорки, и поведет она их в кино. А в фильме главную роль будет играть Наташа, известная балерина, и все с гордостью будут смотреть на экран и думать: «Наша, микулинская!» И кто-то шепнет: «А я с ней училась, дружила, и в трудную минуту она мне помогла…»

— Ничего, Таха, не пропадем, мы еще им покажем! — как бы очнувшись от раздумий, шепчет Феня. Кому «им», она и сама не может объяснить, но сказать что-то в утешение подруге надо, и Феня говорит. Рука ее, лежащая на Наташином плече, ощутила вдруг едва заметную дрожь — Наташа всхлипнула, еще плотней прижалась к Фене.

— Ну, что ты, Таха, не надо…

— Помнишь, как мы в восьмом классе выпустили голубя на уроке?..

— Помню…

И пошли воспоминания… Все, что было позади, казалось хорошим, светлым, беззаботным.

— А помнишь, как мы на полуторке ездили в город с самодеятельностью, и у Федьки еще кепка слетела на мосту, и мы потом ее искали?

— Помню, как же, конечно, помню, — тихо, вполголоса ответила Феня, сосредоточенно, с печалью глядя в одну точку.

— Еще бы! Конечно, помню! — раздалось насмешливо за окном. Феня с Наташей переглянулись: кто бы это мог быть?.. Егорка убежал на Оку, да и голос совсем не его. Наташа высунулась в окно и заметила под кустом сирени свою одноклассницу Аленку.

— Хватит тебе дурака валять, все равно вижу, а ну, вылезай, а то водой оболью, — сказала Наташа.

Аленка со смехом выползла из-под куста сирени, отряхнулась и по старой привычке полезла в избу через окно.

— Молодец, что пришла, — оживилась обрадованная Наташа, — а то я эти дни прямо с ума схожу, Феня и мать в летнем лагере, спасибо хоть сегодня Феняшка приехала с лугов. А ты-то когда вернулась?

— В пятницу.

— На чем?

— Известно — на паре.

— На какой паре?

— Двойку по истории схватила. Больше и сдавать не стала, уехала. Думала, в Архивный легче сдать, а все равно…

— Что же ты теперь будешь делать?

— А вот что! — Аленка выхватила из-за спины газету. Серые, веселые глаза ее блеснули ясными искорками. — Видали?

Девчата уткнулись в «Приокскую правду». Наташа сразу узнала Феню и дрожащими от волнения губами прочитала под портретом:

«Телятница Феня Чернецова добилась хороших привесов по откорму молодняка…»

— Ух ты! Фенька, да глянь, какая красавица-то, честное слово, лучше, чем всамделишная! — выпалила удивленная Наташа. Она слегка отдалила от себя газетный лист, чтобы получше рассмотреть Фенин портрет, и вдруг расплылась в такой неподдельно доброй улыбке, что Феня, глядя на нее, покраснела, не зная, куда себя деть. «Неужто в самом деле про меня?.. Разыгрывает, наверное, Аленка». Посмотрела газету — правда, ее портрет! Ей стало неудобно перед подругами, хоть сквозь землю провались.

«Что же особенного сделала я? Что? Ну, ухаживала за телятами, кормила, чистила их, поила, работала, как и все, старалась, конечно. Телята неплохие — гладкие и выросли за лето, вот и все. — Но тут же не могла не признаться самой себе: — А все-таки люди говорят, что никогда еще в колхозе не было таких телят, как эти: рослые, веселые, справные!..»

Феня отвернулась к окну, и по ее щеке светлой горошиной скатилась, оставляя влажный след, непрошеная слеза.

— Фенька, да ты что? — удивилась Наташа. — Я бы на твоем месте до потолка подпрыгивала, а ты…

— От радости, разве не видишь, — вмешалась Аленка.

Что ж, пожалуй, подруга права — бывают и такие слезы, плачут люди и от радости. А Феня сама толком не знала, отчего она плачет. Возможно, вспомнила минуту, когда отец выгонял из дому, — стояла она возле печки и все никак не могла накинуть на голову непослушными руками худой, изношенный платок… Разное вспоминалось.

Наташа обняла Феню и расцеловала в мокрые щеки.

— Глупая ты, глупая! Ох, и глупа же, честное слово!

Губы Фени дрогнули и сложились в улыбку.

А Аленка, поглядывая на портрет, сияла, будто отметили в газете не Феню, а ее.

Наташа, взглянув на Аленку, спросила:

— Слушай, Алена, а при чем же ты тут?