Василий Золотов - Меж крутых бережков

— Путевки тебе принесли.

— Какие?

— Да понимаешь, сдуру вчера взяли в райкоме, а сами не подумали, вот и несем назад.

— Брали не у меня?

— Нет…

— Ну и несите туда, где брали, а мне за них нечего отчитываться.

Наташа решительно подошла к столу и положила свою и Аленкину путевки:

— Как хочешь, так и отчитывайся, а навоз чистить не пойдем!..

Только теперь до Вани дошло, что это были за путевки. Он выскочил из-за стола, взял листки и начал совать их обратно девчатам, а те не брали, со смехом выскочили из правления, и след их простыл…

Закрутила с того дня жизнь Наташу. В доме — взгляды матери, украдкой, порой исподлобья, немые, безмолвные ее вздохи. И на улице не легче — хоть на порог не показывайся. Пошла жизнь колесом. И как ни старайся, видно, не уйти из этого сложного водоворота событий, не избежать осуждающих людских взглядов. Так же вот крутит донная коловерть былинку, случайно подхваченную и занесенную ветром с заливных лугов под темный обрывистый берег Оки. Мечет, бьет течение, и кто знает, хватит ли сил выбраться из трудного лабиринта водных завихрений на свободную, уходящую вдаль речную стремнину…

Наташа думала, что тяжело ей будет только в семье. «Как-нибудь справлюсь, мать добрая!» Но, оказывается, незримые нити жизни тянулись из семьи куда-то дальше, и помимо воли Наташи совершалось подчас то, чего она и не предполагала. Пошли по селу нехорошие слухи и разговоры о двух подругах, бросивших комсомольские путевки на стол Вани Пантюхина. Смеялись по утрам у колодцев соседки над незадачливыми девушками, перемывали их косточки, особенно хулили и корили Наташу: «Мать партийная, а она, гляди, путевку швырнула». Хихикали бабы, и от их смеха неотступной болью ныло сердце Матрены…

Как-то под вечер, в минуту, когда у Наташи на душе было особенно тяжело, позвала она Аленку на Оку. Имелось там одно укромное местечко под вербами, где подруги иногда грустили.

Тревожны пылающие сентябрьские закаты. Багровое солнце, не торопясь, скатывается за Мещерские леса, и долго потом горит-догорает волнующим отсветом заря. Над лугом — разлив тумана, поверх него плывут копны сена, верхушки берез, в вышине — птицы. Их вольный полет наводит на невеселые мысли, рвется, спешит вслед за птицами беспокойная душа.

Девушки сидят под вербами. Уходят туманы, плывут над Окой. Аленка спрятала голые озябшие руки под Наташин шерстяной платок, прильнула к ней. Наташа задумчиво посмотрела в заречье и тихо-тихо запела:

Аленка глубоко вздохнула, положила на плечо Наташи голову и мягким грудным голосом подхватила:

Голоса слились, зажурчали трогательно и волнующе. Аленка забылась — она слышит только Наташин звонкий голос: в нем мольба и безответная грусть. А туманы все плывут и плывут над Окой. Тело охватывает дрожь — то ли от речной прохлады, то ли от песни, от этой сладкой, томительной муки. Сердцу почему-то становится невыносимо больно, и хочется плакать. Аленка покрепче обняла подругу. Ах как жалко некрасивую девушку, как обидно за нее!

Подруги сидят долго, пригретые Наташиным платком, смотрят на догорающую зарю, потом встают и идут в село.

— Заглянем в клуб?

Аленка согласно кивает головой.

Почему-то им сейчас совсем безразлично, кто может встретиться и что скажет. Наташа больше не намерена сторониться людской молвы, ей хочется жизни — полной, счастливой, звонкой, хочется видеть огни клубных люстр, заглядывать кому-то в глаза, говорить, смеяться. Назло всем смеяться…

— Потанцуем? — спрашивает Наташа Аленку.

— Пошли.

В клубе полно народу. Александр Иванович, склонив голову на баян, играет «Амурские волны». Девушки с серьезными лицами танцуют вальс. Кажется, они полны безразличия и к своим партнерам, и к танцу, но глаза… глаза их светятся скрытой радостью! За лето соскучились друг по другу, давно не слышали баяна, не танцевали.

На лавках сидят ребятишки.

— А ну, женихи, брысь! — говорит вошедшая Феня и спугивает двух чернопятых мальцов. — Кино сегодня не будет, бегите домой!

Клуб гудит разноголосым говором. Феня увидела среди ребят Наташу — смеется, яркие зубы так и сверкают. Всем своим видом Наташа словно бросает вызов: «Что хотите, то и говорите обо мне. Подумаешь! Ну и пусть!»

«Неужели безболезненно улетучилась, ушла бесследно ее мечта попасть на сцену? Как быстро все у нее проходит… — с печалью подумала Феня. — Другие, кажется, больше пережили за нее, чем она сама».