Василий Золотов - Меж крутых бережков

Еще свежи были цветы и густа высокая отава на заливных лугах, в тенистых низинах стариц попахивали миндалем белые шапки таволги, в притихший солнечный день светились ясным пятилучьем лепестков белорозы… Казалось, все полно было цветения, и солнце в полдень припекало еще жарко, но уже заметно укоротился день, быстрее наступали сумерки.

Грачи, сбиваясь в стаи, кружились над ближним полем, молодые скворцы, еще недавно учившиеся подниматься на крыло, теперь уже совсем хорошо облетались и с шумом садились на деревья.

Так же как и год назад, пробежали ребята в школу, и где-то далеко-далеко затерялись их звонкие голоса. Только Наташа первый раз в жизни утром не собрала книжек, не взяла в руки ни одной тетрадки… Наташа больше не учится, больше не услышит она рассказ Ивана Павловича о «Трех сестрах» Чехова, об Уле Громовой, о Гомере.

«Но было предсказано, что вернется Одиссей в Итаку», — словно величайшую тайну, словно что-то необыкновенно радостное, обнадеживающее сообщал притихшим ученикам чуть-чуть дрожащим от волнения голосом Иван Павлович.

Сейчас, наверное, по городам в институтских аудиториях садятся за столы новые студенты, собрались в актовом зале для первой встречи с профессорами… Среди новых студентов нет ее, Наташи. Как быть? Минула неделя, а она еще ничего не придумала. Что ждет ее впереди? За что браться? Куда девать себя с утра до вечера? Бывало, встанет, идет в школу… Теперь привычный распорядок рушился, и она не знала, справится ли с тоской и к чему приложит свои руки. Да и трудно было понять — тоска ли это или обида? Скорей всего — обида! На кого? На Бориса? Наташа и сама толком не могла в этом разобраться. В душе как в пустой комнате: прежние, милые сердцу вещи и предметы вынесены, а новыми комната еще не обставлена. Трудно, очень трудно представить, какой будет она. Все переменилось для Наташи — и образ жизни, и дела, и ход мыслей. Отошли детские радости, а девичьих она еще не обрела…

Наташа водит утюгом, а мысли все бегут и бегут куда-то, взгляд ее прикован к темно-синим узорам блузки. «Мама, мама, я сделала тебе больно. Не знаю, как это получилось, лучше бы и не ездить в город…»

За окном Егорка. Он целыми днями околачивается возле их дома, ожидая Феню. Он тоже не учится: ему и семи нет, но он уже точно знает, что будет ветеринаром — станет лошадей лечить и коров, а вот Наташа так и не знает, что ей делать… Ей хорошо видно в окно, как Егорка, раскинув руки, точно крылья, несется под горку и кричит, кричит что-то. Наверное, ему представляется, что он летит. В небе курлычут журавли. Грачи подняли тревожный гам, собираются на юг, помчались за околицу, галки увязались за ними, да где им!.. Миновав село, одумались и вернулись на знакомые крыши и трубы.

«Так и я, как глупая галка, бросилась на ложный зов, да вот и пришлось вернуться к своей печной трубе», — думала Наташа. Мир, что виделся ей из окна, казался трогательно-близким и печальным.

В сенях что-то загрохотало, и Наташа, словно очнувшись, догадалась — Егорка! С улицы он всегда вваливается с шумом, вечно что-нибудь заденет, свалит. Вот и сейчас вошел, никак не отдышится.

— Пить хочу, — заявил он.

Наташа вдруг услышала за дверью тихое поскуливание.

— Это еще кто там?

— Кто, кто, будто не знаешь! Шарик. Сама же не велела в избу пускать, чтобы меньше блох было. А у него теперь их вовсе нет. Я его сегодня два раза в бочку окунал, — проговорил Егорка.

— В какую бочку?

— В вашу, что под окном стоит.

— Слушай, Егорка, ты в своем уме? Вода эта дождевая, и мы с Феней собирали ее на стирку.

— Ну и что же, так ведь Шарик-то чистый. Он знаешь какой? Он…

Щенок в это время залился таким отчаянно-пронзительным лаем, переходящим в визг, что Наташа невольно улыбнулась.

— Ну ладно, тащи его сюда, а то еще всех перекусает.

Но идти Егорке не пришлось: в избу с щенком в руках вошла раскрасневшаяся Феня. Она опустила щенка на пол, бросилась к Егорке, поцеловала его, спросила: «Что ты опять тут шумишь?», потом взглянула на Наташу, взявшую щенка на руки, и подошла к ней.

— Ну что, Таха, есть что-нибудь новенькое, рассказывай.

Сама Феня только что приехала с поймы и всем интересовалась.

— Чего рассказывать-то?..

Они сели рядышком, и Наташа, прильнув к Фене, обняла ее, глубоко вздохнула. Фене без лишних слов стало ясно, что из города Наташа вернулась ни с чем…

Свои горести, заботы и радости для Фени теперь отходили на задний план, терялись в водовороте других мыслей, казались совсем незначительными, а жалость к Наташе требовала и слов участия, и доброго совета, и каких-то практических шагов, а каких — Феня сама еще толком не знала.