Григорий Тютюнник - Водоворот

Так они сидели и шептались, растроганные, взволнованно-радостные, и когда Ульяна пошла в светлицу посмотреть, что там делается, то и Явдоха глянула через ее плечо.

Соседки снова присели к столу и начали вспоминать о своей молодости: сколько кому приданого дали, и, наверно, еще долго болтали бы, но во дворе загрохотало, затопало, и в хату ввалился Онька, а с ним какой-то человек в башлыке. Человек этот был такой огромный, что в хате стало темно и тесно. Не теряя времени, он разделся, и Ульяна ахнула: перед ней, густо обросший бородой, стоял Шкурупий — знаменитый коновал. От него так и несло карболкой и уксусным смрадом конского пота. Онька зашептал ей на ухо:

— Договорился с ним за мерку пшена. Этого человека хвалят на хуторах. Говорят, где телят принимал, всюду выживали. А что ребенок, что теленок — все одно.

Шкурупий вытащил из мешка телячьи щипцы, пощелкал ими и попросил стакан самогона.

— Всегда перед этим делом употребляю…

Ульяна налила. Он выпил, разгладил бороду.

— Ну, где же роженица? — и полез в светлицу.

Ульяна остановила его, налила еще стакан:

— Пейте на здоровье, а новорожденного мы сами приняли.

Шкурупий выпил, засунул щипцы в мешок.

— На сем до свидания. А ты, хозяин, отвези меня в Блажковку. Там серьезное осложнение после отела.

Онька выбежал. Ульяна кивнула на дверь и сказала Явдохе:

— Видала? Вот так и живу.

— Да и у меня не лучше,— вздохнула Явдоха.

…Через неделю Орыся встала. Ее глаза озарились новым сиянием, которое вспыхивало всякий раз, когда она глядела на ребенка.

Однажды Ульяна застала ее в слезах. Склонившись над сыном, Орыся плакала, а он, закрыв глазки, чмокал губами, искал грудь.

— Чего ж ты плачешь, глупенькая? — спрашивала Ульяна, прижимая к себе невестку.

— Он мне очень грудь щекочет, когда сосет,— сияла Орыся.

Они обе улыбались, глядя, как малыш сучит ножками и ловит ручками воздух, мысленно благословляя жизнь и судьбу, пославшую в суровую годину утешение и тихую отраду их семье.

Онька и тот переменился: снял с чердака люльку и повесил на крюке посреди светлицы. Домашние долго не могли понять, с чего это старик вдруг подобрел, пока он сам не проговорился:

— Хлопчик — это в хозяйстве прибыль. А девчонки — черт те что. Пойдет замуж — полхаты за собой потащит.

Ребенка окрестили в ступкинской церкви и назвали Матвийком. Крестным отцом был Гаврило, матерью подруга Орыси — Ганнуся. Мальчик родился смуглым, чернобровым, по всем признакам — вылитый отец, только и разницы, что у Тимка черная родинка под глазом, а у сына сползла чуть ниже, на щеку. Малыш был крикливый, норовистый. Когда наступало время кормить — вопил на всю хату. Насосавшись, засыпал, и его не слышно было до следующего кормления. А если что не по нем — хныкал и выворачивался, как вьюн, из бабкиного пояса, которым был прихвачен поверх пеленок.

— Ишь характер свой показывает,— ворчал Онька.— Все от того барышника. Хоть бы что-нибудь от матери.

Ульяна отгоняла Оньку от люльки.

— Ступай во двор. Делом займись, нечего возле ребенка торчать. Еще холоду в люльку напустишь.

Онька шел. Что поделаешь — еще один народился. Теперь старость его обеспечена: вдвоем с отцом шилом на печь будут подсаживать.

«Вот оно как обернулось. Думал, от Федота внука дождусь, а получилось — от барышника»,— и Онька пинал кулаком кобылу под брюхо, словно она была в чем-то виновата.

Над яром стоял могучий дуб, а под ним топтался на снегу человек. Смушковая шапка, короткий кожушок, на боку кинжал. Вдруг человек насторожился: из белого тумана вырвался конский храп. Цок-цок, цок-цок — звякало о дугу железное кольцо. По снегам стлались лошадиные тени.

Человек вышел на дорогу, глухо спросил:

— Стой! Кто едет?

— Ступкинская полиция.

— Топай сюда.

С саней спрыгнул высокий человек и, путаясь в шинели, подошел ближе.

— Это ты, Саливон? — спросил он, приглядываясь.

Человек в смушковой шапке выхватил саблю и рубанул полицая по шее. Полицай выдохнул «хех» и упал на снег. Второй полицай, еще совсем мальчишка, прилип к саням и молил, чтобы его не убивали.

Из яра выскочили вооруженные люди и обступили сани.

Оксен допытывался:

— Куда ехали?

— В лес, ловить партизан.

— У тебя пропуск из комендатуры?

— Там. У него,— щелкал зубами полицай.

Оксен подошел к умирающему, перевернул ногой на спину и, вынув документы, положил в свой боковой карман.

— Гони в Ступки,— приказал он полицаю, садясь в сани.