Григорий Тютюнник - Водоворот

По протоке Орыся добралась до Ташани, и глаза ее ослепило белизной снеговых просторов. На реке — свежий санный след, конский навоз. Видно, кто-то недавно проехал. Тени от верб синие. Ветром натрусило сухих веточек в снег, и кажется, что это следы птичьих лапок. Камыши выгибаются лисьими спинами, а кое-где примерзли ко льду, образовав уютные пещерки. Может, там вчера ночевал зайчик-побегайчик, а может, и лисица…

Прорубь замерзла, и Орыся потащила санки к водовороту, который курился туманом в морозном утреннем воздухе. Близко к водовороту подъезжать опасно — вода подмывает лед, и Орыся остановилась возле маленькой проруби, которую едва затянуло прозрачным ледком. Взяв топор, она с минуту задумчиво стояла над ней, наблюдая, как подо льдом бурлит черная вода.

«Что там происходит? Там, верно, тоже есть своя таинственная жизнь». Она опустилась на колени и, приложив ладони к вискам, заглянула в черную бурлящую воду. Чем дольше Орыся глядела, тем больше тайн своих открывала ей река, и вода уже была не черной, а зеленой, как чисто вымытая бутылка. Потом стала светло-голубой и поплыла перед глазами радужными кольцами, а в них, будто русалочьи косы, колыхался роголистник, бережно расчесанный струями воды {1} 1 … колыхался роголистник, бережно расчесанный струями воды. — В печатном издании ошибочно: остролистник (южное дерево с колючими вечнозелеными листьями, падуб). Ср. в оригинале (Тютюнник Г. М. Вир. Харків, Фоліо 2013): «ворушились куширі , ніжно пригладжувались водою». Вообще с переводом слова кушир (кстати, необязательным, поскольку оно есть и в русском языке и обозначает ту же самую водяную крапиву) в печатном издании нелады: выше в этой же главе на остролистник исправлено ошибочное горолистник . . Какие-то красные жучки вспыхивали, как рубины в диадеме речной царицы; развевалась чья-то зеленая борода, посеребренная песчаными блестками; чья-то черная исполинская рука извлекала для Орыси с темного дна все новые и новые дива: зеленые, оранжевые, голубые тени; пронизанные колеблющимся свечением рыбьи глаза, смотревшие на нее спокойно, с царственным величием и оттенком чего-то неземного, потустороннего. И не успевала Орыся налюбоваться, наглядеться, как в воде уже все менялось, заново создавалось, кто-то вытесывал подо льдом белые мраморные колонны, ставил стоймя на дно — и выходил голубой дворец с розовыми окнами.

Стайка золотых рыбок проплывала тихо, как в сказочном царстве, кто-то невидимый завлекал их в черную бездну, и они больше не возвращались оттуда. Что-то вспыхнуло там голубыми искрами и погасло, что-то шевелилось и выгибалось, как змеи, пугая Орысю скользким холодом…

Внезапно из черной пропасти начал просачиваться свет, и Орыся увидела, что вода уже не голубая, а совсем прозрачная, и дно, вогнутое, как в тарелке, выстлано блестящим песком. Орысе стало по-детски радостно: это солнце пронизало воду и заиграло в ней светлыми бликами, и уже не рыбки плыли в воде, а вербные листочки, которые сильным течением несло от берега; голубая вспышка — это поднятая со дна раковинка, шевелящиеся змеи — корни верб, и подводный мир уже не пугал ее.

Орыся улыбнулась и принялась полоскать белье. От обмерзших сапог с треском отламывалась наледь. Ей стало жарко, щеки пылают, морозный воздух склеивает ноздри, а солнце разводит на льду масляные пятна.

Шарк-шарк, шарк-шарк — приговаривает Орысин сапожок, икры красные, будто калиной натерты. Хоть и без чулок, а горят, аж пощипывает.

Коса расплелась и полезла за шею теплым клубком.

«Вот это достиралась,— улыбается Орыся.— Ну и поправлять не буду. Кто меня тут видит? А вон дубы стоят. Не облетели. До сих пор листочки держатся. А сорока-то скачет. Ишь что вытворяет».

Орыся взяла льдинку и швырнула в сороку. Птица снялась и улетела. Издали она была похожа на веретено.

«А вон на том месте мы с Лукеркой друг дружку за косы таскали. Глупые. А теперь бы ей простила».

На Ташани, за зеркальным плесом, кто-то рубил топором лед. Ух-ух — раздавалось где-то в вышине, и казалось, что кто-то кроет небо голубой жестью, чтобы снег не сыпался на землю.

Гнется камыш и метет кисточками снежок на льду. Ветер дует в камышинку — на дудочке играет. В глазах у Орыси голубое тепло. «Я и отцу простила бы, он уже старенький».

Орыся складывает на санки промерзшее белье, руки красные, как редиска.

Вдруг прикусывает губу и опускается на санки. Но то, что началось, делает свое, хоть она и грызет зубами воротник кожуха, чтоб не закричать.