Григорий Тютюнник - Водоворот

«Ведь вас зарубили в Гормацком кишлаке!» — кричит ему Оксен и вздрагивает от своего голоса. И уже не снега, а бесконечные сыпучие пески расстилаются перед ним. Застыли волны барханов. Всадники в белых гимнастерках, белых буденовках, у каждого сабля и пика, а командир несет на оголенной сабле солнце и говорит: «Все вы мертвы, все порублены, постреляны, но я вас оживил, чтобы вести в последний бой».

«Ведь я не мертвый, а живой,— думает Оксен.— Меня никогда не убивали». Но сомкнутый строй набирает разгон и летит куда-то за барханы. Вдруг все исчезает. Оксен стоит на вершине Беевой горы один, без коня, без сабли. Перед ним — хлеба, хлеба, выжженные солнцем, осыпающие зерно на сухую землю. «Почему ж не косят? — удивляется Оксен.— Сейчас соберу людей». Он спускается в село, а хаты пусты, нет ни души. Он торопится дальше — по ташанскому мосту идет мать в белой рубашке, босая, с палкой. Он хочет спросить, где его семья, что с детьми, а она, увидев его, поворачивает назад, к Песочкову. Оксен — за ней. Добегает до протоки, а матери уже нет. Только из мутной воды выглядывает ее лицо.

«Что ж вы убегаете от меня, мамо? Разве не узнали своего сына?» — «Мой сын давно убит, я тебя не знаю».

По воде идут круги, размывают дорогие черты. У Оксена разрывается сердце.

«Почему она и поговорить со мной не хочет? За что рассердилась?» — стонет во сне Оксен.

Еще темно, но рассвет близко. Снежными блестками в лощины осыпается Млечный Путь. Наверху мигает костер, искры от него залетают в яр. Кто-то играет на губной гармонике, кто-то смеется. Раз по самому краю оврага тихо проехали два всадника. Один из них сказал:

— А ну швырни ракету, я их пугну немного…

— Не попадешь.

— А кто твою шапку на лету продырявил?

Слышно было, как всадник щелкнул затвором автомата. Вспыхнула ракета, деревья шарахнулись врассыпную, и вмиг хлестнула автоматная очередь. На людей Оксена посыпался снег, срезанные пулями ветки. Нетерпеливый Зозуля приложил к плечу автомат. Оксен ударил по стволу:

— Не нужно, береги патроны!

Послышались немецкие ругательства, кто-то пробежал и крикнул испуганно:

— Что ж вы делаете? Фельдфебель нас растерзает…

— Ну что, попал? — захохотал бас, и всадники исчезли.

— Начинается,— прошептал Зозуля.

— Сверни мне цигарку,— попросил Оксен и, поднявшись, задышал на ладони. Немного согревшись, вытащил пробку и отпил добрых пять глотков спирта. Потом вынул из кармана краюху мерзлого хлеба, на котором поблескивал иней, кусочек колбасы, закусил и взял у Зозули свернутую цигарку.

— Дай хлопцам по пять глотков спирта и закусить. Нужно, чтоб они согрелись.

Зозуля надел на шею автомат и прыгнул в окоп. На спине его топырился немецкий рюкзак. Люди в окопчике зашевелились.

— А я, бывало, на рождество бараньим боком закусывал. С кашей.

— Гм-м!

— Ну как, разбирает?

— Так огнем по жилам и пошло. Налей еще.

— Такого приказа не было.

— Какой теперь приказ?

— Хлопцы, Зозуля спирт зажимает.

К Оксену подошел Кир, от его кожанки, лопнувшей по швам, еще тянуло дымком кузницы.

— Ну, давай выпьем.

Губная гармошка играла что-то чужое и веселое. Солдаты слаженно и дружно подтягивали вполголоса.

— Ну, я ихнего брата наколошматил порядочно,— кивнул Кир на костер наверху.

Оксен, не отвечая, задумчиво курил.

«Интересно, о чем они поют?» — Он погасил цигарку, прислушался. Издалека доносился гул моторов. Он быстро приближался. Свет фар полоснул по оврагу и погас. Было слышно, как выпрыгивают солдаты, стуча о борта машины прикладами. Залаяли собаки, забегали люди. Офицер отдавал команду, и голос у него был резкий и сердитый.

Кто-то тяжело протопал по самому краю оврага, горланя:

— А с какой стороны заходить, Родион?

Собаки не переставали лаять.

«Вот когда начинается». Оксен проверил свой автомат и поставил возле дуба. Партизаны задвигались, стали поправлять одежду, стряхивать с нее снег. Уже так посветлело, что видны были фигуры людей, суетившихся наверху. В овраге же было еще сумрачно, и лица людей расплывались.

— Всем коммунистам сдать партийные билеты,— сказал Оксен.

Зозуля, Воскобойник {2} 2 Этот персонаж нигде в тексте больше не упоминается. молча достали из нагрудных карманов документы, подали Оксену. Кир перелистал заскорузлыми пальцами партбилет, отвел руку назад.

— Я своего не дам.

Оксен поднял на него суровые глаза. Кир опустил голову, желтые от махорки, прокуренные усы задрожали.