Матвей Ройзман - Минус шесть

Жильцы быстро узнали, что Фишбейн незаменимый работник, и, встречая его, здоровались: такому человеку можно в день два раза поклониться! У своих дверей Фишбейн вывесил охранную грамоту, Цецилия убрала в сундуки вазы, статуэтки, картины, надела на мебель чехлы и пересадила золотых рыбок из аквариума в банку. Фишбейн снял с письменного стола серебряный чернильный прибор, снял ковер, и на те крючки, где раньше висели портреты Наполеона, Надсона и Керенского, повесил портреты вождей пролетариата.

— Арон, по моему, графа Толстого надо перевесить! — посоветовала ему Цецилия, стирая с портретов пыль.

— Какого Толстого? Что ты «е видишь, кого вытираешь! — удивился Фишбейн и подошел к портрету. — Это же известный большевик, Карл Маркс. При чем тут Лёв Толстой? У Лёвы Толстого борода идет в длину, а у Маркса в ширину!

Под вождями Фишбейн поместил портрет Траура и начальников «Центроткани». Сам он снялся в гимнастерке защитного цвета, увеличил портрет и скромно прибил его в угол. Рэб Залман посмотрел на портреты, отошел назад, прищурил глаз и пришел в восторг:

— Ой, господин Фишбейн! У меня язык присох к гортани, чтоб вы так жили!

Вошел Наум, покосился на рэб Залмана, вытер рукавом пот на лбу и сел напротив брата. Жизнь Наума выбилась из колеи, он не мог поспевать за людьми, и ему казалось, что они несутся рысью, галопом, вскачь — через барьер. Он не понимал, как можно жить, когда люди, как лошади, а лошади ломают ноги и околевают на улице. За старые делишки у него произвели обыск, и с тех пор он заболел автобоязнью: день и ночь стоял у окна и прислушивался, — не зафыркает ли на дворе грузовик? Он молился богу, потел и менял белье. Ночью измышлял такие ужасы, что голая жена вскакивала с кровати, выбегала в коридор и звала на помощь соседей.

— На тебе лица нет, — сказал Фишбейн. — В чем дело?

— Я совсем пропадаю! — признался Наум. — Я обливаюсь потом и схожу с ума! Что мне делать?

— Что значит: что делать? — проговорил Фишбейн, пожав плечами. — Приехали разные коммивояжеры и стали комиссарами. Люди для них вроде образчика: подошел — хорошо, не подошел — вон из прейскуранта! Это называется идея! И главное — отбирай, сажай, но живи сам! Ни себе, ни людям! У меня на службе коммунисты, — разве они живут? С голоду околевают, ходят в вонючих куртках, в обмотках! Что же удивляться, если порядочные люди бегут, куда глаза глядят!

— Я не знаю, может быть, мне тоже уехать? — спросил Наум и стал грызть ноготь. — Я бы очень хотел поехать в Палестину!

— В Палестину? — удивился Фишбейн. — Если бы я продал свой товар, я поехал бы в Париж, и только в Париж! Там Поляковы, Бродские, Жаботинские — сливки еврейского народа! Они дожидаются своего, — почему мне не дожидаться с ними? Что вы скажете на это, рэб Залман?

Рэб Залман взял кончик бороды в рот, пососал и выплюнул:

— Я скажу так, — слегка нараспев начал он, — умный банкир прячет свои деньги в разных сейфах: если в одном украдут, в другом останется. Господь бог видел, как бьют евреев, и спрятал их в разные страны: в одной убьют, в другой уцелеют!

Фишбейн улыбнулся:

— Оттого, что один еврей уедет, дело не изменится…

В дверь постучали.

…чего, чего, а евреев у нас хватит!.. Войдите! Войдите же!

— Можно? — спросил Лавров и, не дожидаясь ответа, вошел в комнату. — Я мимоходом, потолковать надоть!

— Милости прошу! — пожал ему руку Фишбейн и откинулся в кресло. — Вот, Степан Гордеич, мой брат собирается уезжать!

— А дозвольте узнать, в какие места изволят ехать?

— Куда может ехать еврей? В Палестину!

— Одобряю! — воскликнул Лавров и погладил себя по коленке. — Пущай русскай живет на русскай земле, агличанин на агличанской, а яврей на яврейской!

Наум догрыз ноготь, выбрал второй повкусней, и вдруг вспомнил, что не обедал:

— Не дай бог, чтобы вы впряглись в мою телегу! Я пойду к Цилечке, она меня покормит!

И он ушел, медленно шагая по прямой линии, как игрушечный человечек, которого завели на короткое время. Фишбейн посмотрел ему вслед и подумал:

— Хорошо, что я не такой! Неужели меня и такого шмендрика родили одни и те же родители?

Лавров пожалел Наума:

— Напужался братец, с чего так? — и спохватился:

— Дорогой, не возьмешь ли балыка, икры, семушки, молодцы привезли, а девать некуда?

— Почем?

— Сочтемся! Может ситчику или бязьки отрежешь, — жена с дочкой пообносилась!

Фишбейн подмигнул правым глазом:

— Отчего не взять — возьмем! Скажи Василию, он притащит!