Матвей Ройзман - Минус шесть

Лавров встряхнул бобровую шапку и, надев, спросил:

— Слыхал, царское золото отдали немцам? А те своим большевикам по шеям наклали?

Фишбейн покачал головой.

— Ну, ладно, в другой раз! — пообещал Лавров и попрощался.

— Садитесь поближе, — пригласил Фишбейн рэб Залмана, когда закрылась дверь, — у меня есть дело: даст бог, мы заработаем!..

— Если бег захочет, — весело заговорил рэб Залман и поехал на стуле к столу, — так и метла выстрелит!

На каждой московской улице, на каждом углу — базар: торгуют пайковым хлебом, молоком, кашей, пирожками, кусочками сахара. Торгуют и следят, — не мелькнет ли вдали красная шапка милиционера. От милиции спасаются, как от дождя, — под ворота. Дождь пройдет, и опять за старое.

Узнаете ли вы сегодня рэб Залмана? Сегодня ни шабес, ни ёмтов, а на нем новый котелок, шуба с котиковой шалью, желтые лайковые перчатки, и шагает он не так, как раньше: несет высоко голову, не смотрит ни на кого и курит не какую-нибудь папиросу, — сигару курит рэб Залман! За ним по мостовой тащутся ломовые сани с упакованными кусками мануфактуры. В кармане у рэб Залмана нужные документы, тщательно написанные счета и даже немного денег. В лавке «Центроткани» его встречает Фишбейн:

— Здравствуйте, гражданин Залманайтис! Привезли?

— Насилочки уговорил их, камрад! Лупят себе и лупят цену! Иностранные люди!

Сегодня рэб Залман — литовский поданный. Он не жестикулирует: руки его в карманах шубы и, разговаривая, он хлопает полами шубы, как петух крыльями. Он отдает препроводительную, фактуру и счет и смотрит, как вносят и раскладывают куски. Фишбейн пробует на ощупь каждый кусок и записывает в книгу.

— Где ваши глаза были, гражданин Залманайтис? — говорит он. — Весь материал одного цвета! Вы об этом нас предупреждали?

Рэб Залман развел руками (точнее карманами шубы), и растерянно посмотрел на Фишбейна: это не входило в программу. Фишбейн предложил скинуть со счета, рэб Залман скинул, но попросил половину суммы выдать мукой. Фишбейн возразил, рэб Залман настаивал, и Фишбейн сдался. Мешки с мукой взвалили на те же сани, рэб Залман получил из главной кассы пачку денег, распихал их по карманам и попрощался. Товар рассортировали, каждый сорт положили на отдельную полку и на полки наклеили ярлычки с замысловатыми названиями. Бухгалтер раскрыл товарную книгу, поискал препроводительную и фактуру, не нашел, и заявил об этом Фишбейну.

— Я же вам отдал в руки! Посмотрите, может быть, в конторке лежит! — посоветовал Фишбейн, хорошо зная, что оба документа находятся у него в кармане.

В конторке ничего не нашли, стали вспоминать иностранное название учреждения, отыскали в главной кассе счет, — на счете не было названия учреждения, под счетом стояла неразборчивая подпись. Фишбейн доложил начхозу, начхоз поморщил лоб и отложил вопрос до доклада начальнику «Центроткани»…

Фишбейн, как на крыльях, прилетел домой. Цецилия потащила его в кухню, раскрыла дровяной шкаф, — в шкафу были аккуратно сложены мешки с мукой. На столе ребром стояли перевязанные пачки денег. Фишбейн пересчитал их, — все было цело. В столовой топилась кирпичная печка. Фишбейн открыл дверцу и бросил в огонь препроводительную и фактуру. Был ли кто-нибудь счастливей его в эту минуту?

На окне лежала повестка. Фишбейн распечатал ее: она была написана от руки, и на ней расплывались кляксы. Он прочел ее, скомкал, швырнул и растоптал ногой. Радость его унеслась, как щепка по воде. Он зашагал из угла в угол и на ходу наподдал повестку ногой.

— Додя! — крикнул он и, когда сын пришел, отделяя каждое слово, приказал: — Иди, созови комитет! Скажи, что я хочу устроить концерт! Ты удивляешься — с какой стати? Не удивляйся! Я сыграю им на дудл-мудл!

Отослав Додю, Фишбейн сел на диван и стал обдумывать свое положение:

— Допустим, я расскажу о повестке членам домкома. Что из этого последует? Разве это члены? Не члены, а пустое место! Вся их работа состоит в том, что они составляют банные списки и воруют из соседнего дома кирпичи для печки. Не только они: в соседнем доме такие же члены составляют подобные же списки и воруют кирпичи из вахромеевского дома. А этот дом засел у меня в печенках: дом принадлежит ни Вахромееву, ни домкому, ни жилотделу. Кому же принадлежит дом? Во всяком случае не тем двум маклерам, которые дали мне задаток и потом сквозь землю провалились? Но Фишбейн, все-таки — Фишбейн. Что скажу я, — может быть такой случай! — если Вахромеев вернется и спросит: «Как наши дела, Арон Соломонович?» Ведь такой скряга замучает до смерти: не то что деньги, кирпичи пересчитает!